Жребий викинга
Шрифт:
Солнце поднималось все выше и становилось по-летнему жарким. Хотя княжна и чувствовала себя в мокром одеянии неуютно, тем не менее тело постепенно отходило от речного холода, проникаясь одновременно и своим собственным, и солнечным теплом. Во всяком случае, теперь княжна уже могла не торопиться, а на крики с того берега реки, откуда ей советовали поскорее возвращаться, — попросту не обращать внимания.
— Это мой дед, волхв Перунич. Он живет за несколько верст отсюда, в урочище, у Черной Могилы.
— Ага, значит, «молодым волхвичем» сестра называла тебя, — едва заметно
— Другого волхвича в этих краях быть не может.
— Волхвов рядом с летними княжескими хоромами тоже быть не должно, — властно обронила Елизавета. — Разве твой дед, волхв Перунич, про то не ведает?
— Он многое ведает, — тут же возгордился своим предком Радомир, — чего не ведает даже твой отец, великий князь.
Подсаживал он княжну на коня долго и неумело. Но юная княжна не только не обижалась на него за это, но и сама не очень-то старалась попасть левой ногой в стремя, а затем перебросить правую через седло. А тут еще и лошадка начала вертеться, то отводя от наездницы свой круп, то приближаясь к ней.
А тем временем в душе девчушки, вместе с игривым коварством, зарождались и первые по-настоящему женские чувства. Называя Радомира волхвичем-неумехой, Елизавета задиристо посмеивалась над ним, умышленно соскальзывая подошвой сапожка со стремени, а когда все-таки устроилась в седле, деловито поинтересовалась:
— Это возле Черной Могилы находилось когда-то требище, на котором сжигали мертвых и приносили в жертву Перуну предков наших?
— Возле могилы…
— Когда-нибудь проведешь меня к ней.
— Кто же тебя в такую даль отпустит? — окинул ее ироническим взглядом Волхвич.
— Запомни, раб княжеский, что я уже взрослая, — назидательно молвила княжна.
— Какая же ты взрослая? — рассмеялся Волхвич, прощая ей «княжеского раба». — Даже меня, и то пока еще взрослым не признают, а уж тебя, младеницу…
— Это я — «младеница»?!
— Так обычно говорит моя мать, предупреждая, что на девиц заглядываться мне пока еще рано, а на младениц уже поздно.
— Перед тобой стоит норманнка, жалкий рыбачишко! — напомнила ему княжна. — А норманнки взрослыми становятся рано. Значительно раньше, нежели ваши славянки, — решительно дернула она поводья и, слегка пришпорив своего Коську, направилась к реке.
— Ладно, если княгиня Ингигерда отпустит тебя на Черную Могилу, проведу.
— Не отпустит, так сама уйду.
— Но только тогда проведу, когда хоть что-нибудь узнаешь о богах наших — Перуне, Световиде-Даждьбоге и Велесе, о Свароге и Роде, о волхвах и капищах, о том, от кого мы, славяне, произошли. А то ведь с чем ты, норманнка, заявишься на старое капище, рядом с которым, в Черной Могиле, покоится прах всех древних волхвов?
— Я прикажу монаху Дамиану, чтобы он больше рассказывал о древних языческих богах и волхвах, а себе прикажу прилежнее, чем до сих пор, внять его рассказам. Тогда на капище и Черную Могилу поведешь?
— Тогда поведу.
— И с дедом своим, волхвом, познакомишь?
— Могу даже попросить его принести тебя в жертву Пе-руну.
— Меня? Княжну?! — как-то слишком
— Давно уже Перуну не приносили в жертву юных княгинь, — благочестиво поднял глаза к небу Волхвич. — Прости нас, боже! Этой жертвой ты будешь доволен.
— Значит, не спасать меня от печенегов, черных клобуков и прочих волков степных намерен, а, наоборот, готов убивать?
— Жертвоприношение убийством не считается. Жертве оказывается божественная честь. Хоть это ты уже могла бы знать, норманнка?
— В таком случае обещаю: как только стану великой княгиней или королевой, первое, что я сделаю, это окажу подобную же «небесную честь», тебе, княжий раб.
Такой решительности от этой княжеской «младеницы» парнишка уж никак не ожидал.
— Да нет, это я просто так сказал, — начал оправдываться Радомир, входя в спокойную воду речушки вслед за Коськой. Не мести княжны он испугался — обидеть ее не хотел, слишком уж понравилась ему эта златовласая красавица, жаль только, что возрастом не вышла. Пока что… — Конечно же, я буду защищать тебя. Если хочешь, специально стану воином княжеской дружины.
— Но там ведь нужны настоящие воины, — скептически осмотрела она плечистую фигуру парнишки с выделяющимися бугорками мышц на руках.
— Когда-нибудь я стану лучшим из них.
— Когда еще это случится?! — притворно вздохнула Елизавета. — И случится ли?
Уже когда Радомир сорвал лодку с отмели и уселся в нее, княжна, лошадка которой теперь покорно месила копытами прибрежный ил, расстегнула красную фибулу и, сняв с себя белое корзно [34] , бросила его в лодку.
34
Корзно — вид шерстяной накидки, заменявшей плащ.
— Ты решила раздеваться посреди реки? — въедливо поинтересовался пятнадцатилетний Волхвич.
— Если на этот раз позволишь мне утонуть, эта накидка останется тебе на память, — с притворной тоской в голосе и во взгляде объяснила ему юная княжна.
— Просто веришь, что без нее не так быстро пойдешь на дно.
Поскольку гуннского характера своего Коська больше не проявлял, они переправились через речку довольно быстро. Молодая крестьянка из ближайшего дома, в печи которого, по велению конюшего, уже был разведен огонь, быстро раздела княжну, развесила одежды для сушки, а саму гостью напоила настойкой из каких-то трав, приправленной диким медом.
Все это время Радомир крутился возле избы, желая убедиться, что княжна не заболела, а еще— тайно надеясь, что она, уже переодетая в крестьянское платье, выйдет из дома.
— Теперь ты ждешь награды за спасение княжны? — вполне серьезно спросил его конюший.
— Ничего я не жду, — отмахнулся от него Радомир.
— Правильно, не жди.
— А почему не ждать? — тут же поинтересовался волхвич.
— И никому не говори, что происходило на реке, — проворчал конюший. — Так будет лучше для всех нас, особенно для княжны. Если только хочешь еще раз увидеть ее.