Жрецы
Шрифт:
Говорил он долго, а уходя, захватил с собою полведра меда и банку соленых грибов, за что благословил крестом и удостоил приложения к собственной руке обильное чадами семейство.
В одном доме, как ни старался поп Макеев проникнуть внутрь, - его не пустили. Дом этот стоял на самой окраине села и принадлежал новокрещенцу мордвину Несмеянке, Васильеву сыну, Кривову.
Поп насторожился. Наслышан был давно он об этом человеке и об его неизвестном прошлом. И теперь, как обыкновенно в таких случаях,
– Хозяина дома нет. Проходи с миром! Хозяина дома нет - проходи с миром!
– И так раз десять и все одним и тем же однообразным унылым голосом. Даже жутко стало.
Поп Иван покачал головой недоумевая. Так собаки изумляются, когда, желая схватить ежа, вдруг колются об его иглы. Постоял он, постоял и пошел к саням, взяв себе на заметку этот негостеприимный дом.
Поехали обратно. Справа и слева деревья, украшенные снежными мехами, - тихо в лесу. Фыркают лошади, как казалось попу, самодовольно помахивая хвостами.
– Скотов не забудь, Митрич!.. Утресь прибавь им овсеца... Нельзя забывать... Говорить скотина не умеет, лишена она сего дара божия. Однако мысли ее могут быть превосходнее человеческих... Сего мы, всеконечно, не знаем... Может быть, мыслию своею она дерзнет состязаться даже с самим митрополитом или епископом. Бог ведает!
– А с царицею дерзнет ли сия тварь состязаться?
– задал вопрос пономарь.
Поп Иван насторожился: "Сукин сын!
– возмутился он внутренне. Поймать хочешь? На-ка, выкуси!.. Поползень злосчастный".
– С нашей царицею мудростию своею может ли хотя бы одна скотина сравняться? Пресветлая матушка наша превыше всех тварей земных... И ни французинский, ни свейский, ни англиканский, ни один царь земной недостоин ее.
Лошадь попа на подъеме остановилась, не в силах везти тяжелый воз в гору. Отец Иван схватил кнут и, крепко выругавшись, изо всей мочи начал хлестать свою "премудрую тварь". Кое-как общими усилиями сани все-таки удалось сдвинуть, и лошадь, снова помахивая хвостом, двинулась в путь.
Снежные ветви сосен заискрились от лунного света, проникшего в чащу зелеными и синеватыми огоньками.
Поп опять пришел в восторг, широко перекрестившись:
– С мордвою можно жить не хуже, чем с чувашами или черемисами... Я со всяким народом могу ужиться... Почему? Потому что помышляю о справедливости... Никому не завидую... Друзей почитаю... В человеке прежде всего я вижу раба божьего... Какой ни на есть, пускай мордвин, даже и язычник, но тоже раб божий... Что ты скажешь на это, Митрич?..
– Выходит, значит, батюшка, царица-государыня и мордовка - одинакие люди?
"Дать ему в морду, что ли?
– мысленно возмутился
– На грех, сволочь, наводит".
– Собственно говоря, царица может быть сравнена единственно с божьей матерью или другою какою непорочною святою девою.
Дальше отец Иван заговорил раздраженно.
– Ты поминай о простых, о грешных людях... Язва! Какого ты лешего всуе в разговор вплетаешь царицу?!. Не восхотел ли ты того ради в Тайный приказ... Смотри!
– Нас тут никто, чай, не слышит...
– зевнул пономарь равнодушно.
– Деревья слышат. Не знаешь? Фефела!
Дьякон затрясся от страха.
В чаще послышался хруст сучьев и будто бы человеческие голоса. Все прислушались. Батька дернул за бороду начавшего что-то бубнить пономаря. Дьякон прошептал в ухо отцу Ивану: "Волки!"
Поп изо всей силы хлестнул лошадь по хребту посохом. Та рванулась, побежала через силу, переваливаясь.
– Эй, не мучь коня!..
– раздалось над самым ухом отца Ивана. Дьякон сидел, уткнувшись в тулуп, пономарь нахлобучил шапку - одна бороденка видна.
В это время из леса выскочили люди и окружили сани.
– Стой!
– гаркнуло несколько голосов.
Какой-то детина ухватил под уздцы лошадь. Она стала как вкопанная. Дьякон без чувств брякнулся на спину. Пономарь на него. Позади, как поросенок, которого режут, визжала попадья. Поп закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Чей-то палец ткнул его в лоб. Открыв глаза, поп увидел вокруг саней кучку неизвестных. Он узнал только одного, одетого в звериную шкуру, Тамодея, узнал по седой бороде и громадному росту.
– Тебя-то нам, батя, и надо, - сказал самый расторопный из них.
– Отпустите меня! Возьмите все, ничего мне не оставляйте. Только душу мою не губите!..
– застонал отец Иван.
Попадья не растерялась - успела спрятать себе под юбку связку льняных тканей и бочонок с медом.
– По своей ли ты воле ходил в священную рощу на моляны или тебя кто послал туда?
– спросил попа Тамодей, тяжело дыша.
– Ничего я по своей воле не делаю... Воля государева и святой церкви...
– Но ты мог не ходить на моляны, а просвещать мордву в иное время...
– дерзко тряхнув попа за плечо, произнес другой из нападавших.
– Мог бы и теперь дома сидеть. Мордву грабить ездил?
Макеев, давясь слезами, возразил:
– Ах, человек! Разве ты не знаешь, что русские попы в весьма худом состоянии?.. Власть духовному чину ничего не дает, а обирать народ не каждому совесть позволяет... К тому же, разве мы не слышим сокровенный народный ропот? А как сказать о том? Немало наших сидят в кандалах. О митрополите Филиппе слыхивал ли? (Отец Иван осмелел, решил прибегнуть к помощи своего красноречия.)