Жрецы
Шрифт:
Затем атаман и есаулы обсудили, что делать с приставом. Кто предлагал его утопить, кто зарезать, кто сжечь, а кто просто связать и оставить на расшиве, не убивая. Решили не губить.
– Помни, коли расскажешь кому о нас, - карачун тебе. Везде найдем. Нигде не укроешься!
– заявил Заря. По его приказу пристава заперли на замок в "казенку".
Вход в трюм заложили досками. На палубе погрузка товаров и провианта закончилась. Пушку атаман также велел снять с судна. Выволокли и найденные в трюме ящики с церковной утварью. Поповские ризы и подризники убрали в струги, а чаши и кресты побросали в реку.
В одну из
– Жаль сердягу! За чужие грехи поплатился.
Сам атаман и другие ватажники подняли труп и бережно спустили в воду.
– Спи, брат, опочинься, ни о чем не кручинься... Все мы, кряхтя, живем. Ну а теперь, братцы, всяк в свой струг ныряй... Погостили на корабле - и довольно.
Уселись в струги. Атаман велел обрезать якорь.
– Пускай плавает на водах, яко Ноев ковчег! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!
– перекрестил расшиву расстрига.
Теперь ватажники поплыли вниз по Волге к намеченному месту для зимовья - к Чертову Городищу, что пониже Васильсурска. После разгрома губернаторской расшивы оставаться в Татинце было небезопасно.
Заколыхалась и расшива и поползла стороною вниз тихо и неуверенно, одинокая и безлюдная среди волнующегося водяного простора.
В лодке атаман посмотрел книгу, в которой была переписана добыча.
– Зимовье будет безбедное...
– с видимым довольством проговорил он, потрепав за вихор Рувима, которого полюбил за ум и трезвое поведение.
Ванька Каин сидел темнее тучи. Не нравилось ему все это. Вздыхал и говорил, не глядя ни на кого:
– Птицы божии и те воровством живут, а вы меня оттираете... Бог вас накажет. Нешто так можно!
Общее молчание было ему ответом.
XVII
25 апреля 1742 года в торжественной обстановке в Москве совершена была коронация царицы.
Ликовало дворянство. Ликовало духовенство.
Когда в Успенском соборе Елизавета стала на императорском месте, а выписанный ею в наследники из-за границы герцог Голштинский, переименованный в Петра, - на царицыном месте, - знаменитый оратор, архиепископ новгородский Амвросий, захлебываясь от радости, обратился к царице:
"Прииде, о Россия, твоего благополучия твердое и непоколебимое основание! Прииде крайне частых и весьма вредительских перемен твоих окончание и разорение! Прииде тишина твоя, благосостояние и прочих желаний твоих несомненная надежда!.. Церковь православная радуется, яко своего благополучия крепкую получила защитницу... Радуется и весь правительствующий синклит, что как чести и достоинства своего утверждение, так и живой образ милости и правосудия от нее восприемлет. Горит пламенем любви и несказанной ревности к своей природной государыне и все воинство, яко праведную за обиды свои в произведение рангов отомстительницу и мужественную в освобождении России от внутренних разорений героиню приобрести сподобилось. Радуются и гражданские статы, что уже отныне не по страстям и посулам, но по достоинству и заслугам в чины свои чают произведения"...
Находившийся в Успенском соборе в это время с генералитетом Петр Рыхловский искоса посматривал на вновь испеченного обер-егермейстера фаворита Алексея Григорьевича Разумовского. Совсем недавно был он всего только простой певчий. Теперь удостоился носить за Елизаветой шлейф ее платья. Ему завидовали многие. Кроме придворного чина он в тот же день удостоился еще другой награды: получил
Ревнивыми глазами смотрел Петр то на царицу, стоявшую во всем великолепии на возвышенном государевом месте, то на Разумовского. Высокий, румяный, он вытянулся во весь рост у подножия царского трона. Оглядывал окружающих с явною надменностью.
Амвросий прослезился, прославляя новую царицу. В то же время он свирепо обрушился на Россию, на весь русский народ.
"...но, о Россия!
– сверкая белками, гремел он.
– Посмотри притом и на себя недремлющим оком и рассуди совестно - как-то бог милосердный не до конца гневается, ниже ввек враждует? Наказал было тебя праведный господь за грехи и беззакония твои самым большим наказанием, т. е. отъятием Петра Второго, первого же внука императора Петра Великого. И коль много по кончине его бед, перемен, страхов, пожаров, ужасных войн, тяжких и многотрудных гладов, напрасных смертей и прочих бесчисленных бедствий претерпела ты! Будь впредь осторожна, храни аки зеницу ока, вседражайшее здравие ее императорского величества, тако же и его императорского высочества. А притом бойся всегда бога и страшного суда его! Трепещи крепких и неизбежных рук божиих! Бежи от греха, яко от лица змеиного, перестань беззаконствовать!.. обманывать!.. насильствовать!.. пьянствовать!.. блудствовать!.."
Амвросий обвел гневным взглядом генералитет и всех присутствующих вельмож.
"...похищать!.. обижать!.. прелюбодействовать!.. и прочих творить грехов и беззаконий, да не понудише опять бога к наказанию!"
Ни с того ни с сего Петр Рыхловский перекрестился, а затем тайком взглянул на императрицу. Величественная, неподвижная, как всегда слегка улыбающаяся, Елизавета смотрела на все снисходительно, и Петр, зная ее, почувствовал, что происходившее в соборе ее не трогало, а лишь забавляло. Косой луч дневного света падал сверху на ее горностаевую накидку, на украшенную бриллиантовым ожерельем грудь. Елизавета любуется собой.
"Амвросий со своими обличительными словами обращается к России, к народу, - думал поручик Рыхловский, - но народ их не слышит, а если бы и услыхал, то все равно не понял бы ничего. Не есть ли перечисленные архиепископом грехи - плод роскоши, произрастающей во дворцах, около трона? Не хитрит ли старик? Не намекает ли на дворцовые порядки? Не намерен ли святой отец изменить нрав царедворцев?"
Разумовский слушает, насмешливо сложив губы, будто слова Амвросия не касаются его. "Тупой хохол! Плюет он и на Амвросия, так же как и на Фридрихов, и на короля французского и английского, и на других королей!.. Кто уж больше его пьянствует и блудит при дворе?"
Прошли дни торжества.
Коронация во многом изменила Елизавету. В этом скоро все убедились. Убедился и он, Петр Рыхловский.
"Капитан гренадерской роты" (как звали ее в казармах), шеф возведших ее на престол лейб-компанцев, раньше она поощряла посещение ее в разное время знакомыми ей офицерами и даже прощала им, если они бывали в нетрезвом состоянии. Теперь она ввела определенное время для посещения дворца офицерами, издав к тому же следующий приказ: "...штаб- и обер-офицеров, пропуская в покои накрепко того смотреть, чтобы оные были во всякой приличной по офицерской чести чистоте и убранстве, и ежели кто не убран, в разодранном платье или не в состоянии (пьяный) придет, таковых не пропускать".