Жрица моря
Шрифт:
Услышав, что приехал старый Уиттлз, я тут же пригласил его войти в дом, ибо он мне очень нравился. Он вошел с испуганным видом — очевидно, ему никогда не приходилось иметь дело с клиентом в моем состоянии, так что он не знал, как себя вести и что говорить; не будучи в состоянии действовать профессионально, он явно растерялся. Чтобы облегчить ему душу, я спросил его: что он обычно делает, если сталкивается с тем, что труп находится в сидячем положении и спокойно смотрит на него. Он ответил, что все зависит от конкретного человека — некоторых ему удавалось довольно быстро разогнуть, приводя в нормальное положение. Морган сделала ему коктейль, и вскоре он совсем освоился, развлекая нас своими кладбищенскими байками. Никогда в жизни я так
Из разговоров выяснилось, что дедушка Уиттлза — основатель дела — начинал похитителем тел на кладбище. Видели бы вы лицо Скотти, узнавшего пикантную подробность своей родословной! Однако специалист из Бристоля спас положение, сообщив, что его дедушка был мясником. Не желая сдаваться, я рассказал присутствующим об одном своем предке, которого повесили за поджог дома. После этого опять начались коктейли, и мы перешли к обсуждению теории наследственности Менделя. В итоге, когда вечеринка подошла к концу, Уиттлз и бристольское светило расставались такими закадычными друзьями, что сам Уиттлз предложил новому знакомому показать короткий путь через болота. Так они и отправились — допотопный катафалк Уиттлза возглавлял процессию, а замыкал роскошный лимузин специалиста — заметим, что порядок следования явно нарушал привычный.
Глава 19
По мнению специалиста, из-за состояния моего сердца мне не следовало вставать в течение доброй недели — не прислушаться к этому совету из-за состояния данного органа, как и в именно физическом, так и в метафорическом понимании, я не мог и не хотел; так что эту неделю я провел совершенно замечательно. Я пролежал пластом всю неделю напролет; но все равно, это было восхитительно.
Первые пару дней я был просто счастлив оставаться в постели: я лежал и прислушивался к волнению моря, которое всегда следовало за большим штормом. Волны били и били в скалы, и гул от прибоя был подобен артиллерийской канонаде. Затем наступили очень приятные спокойные дни, которые, насколько я знал, часто следовали за ветреной погодой. Я нежился на солнышке во внутреннем дворике форта, прислушиваясь к крикам чаек, наслаждавшихся радостями жизни, копаясь в кучах принесенного штормовыми валами мусора. Среди выброшенных на берег остатков был кусок гигантской водоросли, чей росток толщиной с мою руку достигал в длину двадцати восьми футов; попадались и трагические обломки — куски голубых, красных и белых досок, — скорее всего, это было все, что осталось от спасательной шлюпки. Случались и замечательные закаты — как будто там, на западе, разгорались Костры Азраэля; никогда не забыть мне и лунного света, заливавшего неспокойное море.
И потом, Морган пела мне. Никогда не знал, что она умеет петь. Я не слышал ранее ничего подобного ее напоминавшему нечто среднее между народными мотивами и джазом пению, поднимавшемуся и опускавшемуся на четверть октавы и очень ритмичному. Ее песни не были похожи ни на что; это были гимны во славу древних богов и ритуальные песни жрецов. Ритмика ничем не напоминала принятую у современных певцов, и ее пение вначале казалось как бы не слишком мелодичным. Но стоило привыкнуть к ее странным интервалам, как становилось понятно: это была настоящая музыка в своем роде, обращавшаяся
И она пела — не хорошо поставленным, сильным голосом концертного исполнителя, и не так, как завывает эстрадная дива — это было мантрическое пение негромким, четко резонирующим голосом, звучавшим для меня просто райски, и ритм пения напоминал ритм морского прибоя. Иногда в ее голосе слышались странные, нечеловеческие металлические нотки — и тогда менялся настрой в подсознании, и она казалась совсем иной.
Затем я узнал кое-что о тайнах магических образов и о том, как их использовать; ведь, рожденная на крыльях ветра, она смогла стать такой, какой она себя представляла — творящей магические образы. И я видел перед собой жрицу Атлантиды, Морган Ле Фэй, приемную дочь Мерлина, которая обучила меня своему искусству.
Однажды вечером, после того как она спела мне свои песни, я сказал ей:
— Морган, вы стали той, о ком мечтали.
Улыбнувшись, она ответила:
— Этот путь ведет к власти.
Затем я рассказал ей о посетившем меня видении морской пещеры у Белл Ноул и спросил:
— А что, если я также сыграю в эту игру, Морган Ле Фэй? Обрету ли подобную власть и я?
Она вновь улыбнулась:
— Почему бы и нет?
Потом я рассказал ей, что в увиденном мною она была воплощением всех женщин, а я представлял всех мужчин. Я не мог объяснить это доходчивее, ибо сам не понимал до конца то, что чувствовал. Странно взглянув на меня, она сказала:
— Это и есть ключ к Белл Ноул.
— Что Вы имеете в виду, Морган? — спросил я.
— Помните, — ответила она, — жрецы и жрицы Атлантиды сочетались браком не по любви, а согласно канонам веры?
— В той пещере вы были для меня чем-то большим, чем жрицей, — ответил я. — Мне вы казались самой Афродитой.
— Я была больше, чем Афродита, — возразила она. — Я была Великой Матерью.
— Но Великая Мать принадлежит к сонму земных божеств, — заметил я. — Как вам удалось быть одновременно ее жрицей и жрицей моря?
— Разве вы не знаете, что Великое Таинство гласит: все боги суть один Бог, и все богини суть одна Богиня, и творец всего — един? Разве вам не ведомо, Уилфрид, что на заре сотворения боги протянули нити создания между взаимно противоположными полюсами — активным и пассивным, положительным и отрицательным, так что каждая тварь сочетает в себе эти две противоположности на различных уровнях — даже жрецы и жрицы?
— В таком случае, Морган Ле Фэй, — сказал я, — если вы не можете любить меня как мужчину, может быть, вы не откажетесь сотрудничать со мной как со жрецом?
И вновь она улыбнулась мне своей необычной улыбкой:
— Конечно, именно на это я и рассчитывала.
— Господи Боже! — воскликнул я. — Мне бы ваше терпение!
Тут Морган Ле Фэй начала рассказывать мне о себе и о том, каково было положение вещей согласно ее пониманию; это было поразительно, ибо я никогда и не думал, что кто-нибудь из людей мог иметь такие взгляды. Она поведала мне, что те, кто был избран богами, лишались человеческого звания и причислялись к сонму полубогов.
— За подобные откровения, — сказал я, — в прежние времена вас сожгли бы на костре — и вполне обоснованно.
— А кто суть боги? — спросила она.
— Не знаю, — признался я.
— Мое мнение, что они представляют собой персонификацию природных сил, — сказала она. — Так что дабы присоединиться к богам, необходимо стать каналом, проводящим эти силы. А это встречается не так редко, как вам кажется.
И она рассказала мне, что ревностные последователи различных религий пришли к одному и тому же: душу возможно свести в точечный фокус с помощью поклонения, медитации и преданности; когда же это удавалось, Бог спускался с небес и вселялся в верующего, и сила и слава Божья светились на обличье верующего, подобно тому как светится лампа. Она также рассказала мне, что древние знали многое из того, о чем современные люди имеют лишь неясные представления.