Жрица моря
Шрифт:
Снаружи море продолжало трудиться над галькой — этой ночью прилив был особенно высок. Мы слышали, как с мягким хрустом и шипением волны прибоя подбирались к нам все ближе и ближе. Никогда ранее я не слышал их так близко: казалось, они уже подбираются к стене сада. Я уже собирался подняться и выйти наружу, чтобы посмотреть на происходящее, — как вдруг среди шума прибоя я различил звук колокола, не оставивший сомнения в том, что наступавший на нас прилив был неземным.
Длинный луч лунного света проник в комнату через раскрытое окно; и странная смесь серебристого лунного сияния и отсветов костра непривычно слепила глаза. Упав на пятно костра, лунный свет превратил его в большой опал, лежащий посреди серого пепла; вьющийся над углями дым и отбрасываемые им тени постепенно приобретали вид неведомых
Запах ароматного дерева все еще клубился вокруг нас, и мне казалось, что сам костер окуривает меня и Молли; между тем звуки моря все усиливались, так что вскоре комната стала напоминать гигантскую морскую раковину. Должно было произойти что-то сверхъестественное, и мы с Молли ощущали это.
Неожиданно мы увидели, как освещенный луною завиток дыма стал приобретать черты человеческой фигуры; дым больше не подымался медленными перламутровыми разводами — он превращался в полупрозрачные складки материи, окутывавшие явившегося перед нами. Я видел, как фигура поднималась прямо перед дымоходом, так что казалось, будто костер задымил сильнее; наконец из бесформенного и мягкого серого облака проступили голова и плечи — и перед нами явился сам Лунный Жрец, такой, каким я видел его своим внутренним зрением, — бритоголовый, с аскетическим лицом, напоминавшим хищную птицу. Его темные глаза сверкали необыкновенной жизненной силой. Хотя лунный свет и дым выглядели бесформенной массой, его глаза казались совсем реальными.
Он заговорил теми же выражениями, которые я слышал там, в форте. Не знаю, слышали ли мы его внутри себя, видели ли его своим внутренним зрением или воспринимали своими физическими органами зрения и слуха; но все это как никогда напоминало грезы наяву, и вместе с тем было таким же четким, как грани ярко освещенного алмаза.
Я понимал, что его речь была обращена к Молли, а я был простым наблюдателем; тогда я вспомнил, что в наидревнейшие времена, когда поклонялись Великой Изиде, именно женщины были носительницами активного начала и что мужчины-жрецы захватили всю власть лишь благодаря коррупции, завладевшей древним языческим миром.
Так что я сидел, прислушиваясь к доносившемуся из тени голосу, и смотрел, как внимательно слушает Молли; я вспоминал Дворец Девственниц в затонувшей Атлантиде и то, как древние жрецы, точно так же, как сейчас, обращались к юным девам, сидевшим под благоуханными деревьями у бассейнов с цветками лотоса за высокими стенами дворца; я слышал, как жрецы говорили сидящим о том, что их ожидало и что им надлежало делать и почему; затем я увидел шествие закутанных в покрывала фигур по подземному ходу, ведущему в подземный храм; и видел я, как молодую деву в полном молчании уводили от ее спящих товарок и как она возвращалась к ним, а они еще спали; и думал я о том, что более священно — соитие, подобное увиденному мною, или то, как его трактовали современные монахини.
И я слышал, как, голос Лунного Жреца все звучал и звучал, обращаясь к молодой жрице, и казалось мне, что я вновь погружаюсь в то состояние, в котором путешествовал подземными водами на Корабле Мертвых, и думал я, увижу ли я по возвращении, как Молли сияет золотым светом — как это было с Морган.
Ритмический голос Жреца породил во мне некую вибрацию; я пытался представить себе, что в это время думает Молли: полулежа в своем низком кресле, она неотрывно, с напряженным вниманием смотрела вверх на возвышавшуюся над нею туманную фигуру с темными искрами глаз, светившуюся каким-то внутренним светом и отчетливо видневшуюся в полумраке, — ведь человек мог вынести из этого много или мало сообразно воспринятым знаниям.
— И так же, как Царица Гадеса есть дочь Великой Праматери, поднимается из Великого Моря златая Афродита, дарительница любви. Но и она есть лишь проявление многоликой Изиды.
Равновесие скрепляется инерцией до тех пор, пока космическое пространство не нарушит его и Праотец не изольется, удовлетворяя голод Космоса. Странной и глубокой есть правда эта; воистину содержит она ключ к тайне жизни мужчин и женщин, недоступный пониманию тех, кто не молится Великой Богине.
Златая Афродита
Речь прервалась — и тут я подумал о травести, исполнявших роль златой Афродиты в барах и кондитерских, и вспомнил я слова, написанные на Изумрудной Скрижали: «И верхнее да уподобится нижнему», и подумал о том, что создание и воссоздание суть зеркальные отображение: друг друга.
Тут голос заговорил снова:
— Ибо все вещи суть единое. Все богини суть одна Богиня, и имя Ей Изида, Воплощение Женщины, чья природа отображает суть каждой вещи; и пребывает Она вечно в девичестве и страсти, и приносит Она жизнь и смерть с собою. Она, — причина создания всего, ибо Она пробуждает желание Праотца и во имя Ее творит Он. Точно так же мудрейшие прозывают всех женщин Изидами.
Да увидит, мужчина в лице каждой женщины черты Великой Богини; да увидит он фазы ее, наблюдая за волнами прилива, которым созвучна душа его; и пусть прислушивается он к зову ее.
О дочери Изиды, поклоняйтесь Богине вашей и в Ее честь издайте крик пробуждающий и взывающий к радости. Да благословит вас Богиня, чтобы, познали вы полноту жизни.
Он говорил с Молли так, как если бы стоял во дворе Храма Солнца, а она была девой, готовящейся к ритуалу, который сделает ее Жрицей Луны.
— Пришло время почтить Изиду. Пусть Жрица укажет молящейся на Богиню. Пусть возьмет она корону подземного царствия. Пусть поднимется она в славе и золоте из моря первозданного и призовет того, кто любит ее, приблизиться и войти в нее. Пусть сделает это она во имя Богини, и да будет она подобна Богине над нею, ибо сама Богиня заговорит ее устами. И будет у нее полнота власти во Внутреннем, подобно увенчанной Персефоне, и пребудет, с нею слава во Внешнем, подобно златой Афродите. Да будет она Жрицей в глазах поклоняющегося Богине, который верою и преданностью своею обретет Богиню в ней. Ибо культ Изиды есть жизнь, и служит культ сей продолжению жизни. Ведь согласно ритуалу спускается Богиня к молящимся, и входит, сила Ее в них, и превращаются они в частицы священного.
Он замолчал и продолжал стоять, глядя на Молли, как будто пытаясь узнать, что поняла она из сказанного им и что из этого она хотела и могла сделать; но она в оцепенении и беспомощности лежала в кресле; лишь глаза ее отвечали ему.
Затем лунный свет постепенно угас; ветер поменялся на континентальный, унося от нас шум моря. Мы с Молли остались в темноте одни, так как Лунный Жрец покинул нас; и мы долгое время сидели во мраке молча.
В процессе этого молчаливого, бесформенного общения мы пришли к пониманию многих вещей. И заключил я Молли в объятия так, как никогда не делал ранее, и что-то, напоминавшее горячую вспышку, проскочило между нами; оно охватило нас единой аурой — так, что наши жизни смешались, и превратились в одну, и стимулировали друг друга, и вновь вернулись к нам — и тут я вспомнил о потоке и обмене энергии, происшедшем во время ритуала, который отправляли мы с Морган. Мы молча стояли перед огнем, превратившимся теперь в тускло светящиеся красные уголья; мы видели друг друга, но, казалось, не придавали этому значения; затем неожиданно я почувствовал, что Молли в своем безотчетном стремлении отдавать одарила меня Тем, что Морган могла отдавать сознательно, пользуясь своими необычными знаниями; и я почувствовал, что Это использовало ничего не ведающую, невинную Молли, поскольку ее состояние души подходило для Этого: она была женщиной, притом женщиной влюбленной.
Глава 31
Было две очевидных мне вещи, явившихся результатом ночного действа, — во-первых, Лунный Жрец пришел к нам так же, как пришел к Морган Ле Фэй в бытность ее компаньонкой мисс Морган Первой; во-вторых, он собирался использовать Молли так же, как в Атлантиде использовали жриц Луны. Я подумал: как Молли, которую воспитала миссис Макли, могла воспринять все это — и надеялся, что с Божьей помощью ей удалось получить свою долю первородного греха до того, как ее полностью охватил процесс воспитания.