Жубиаба
Шрифт:
— Оно и видно, что безотцовщина!
Побежденный отошел в сторону, а Антонио Балдуино, заправляя в штаны разодранную рубаху, уже выспрашивал дальше знатока по части оборотней:
— И непременно надо ходить на четвереньках?
— Ага, чтобы привыкнуть…
— А потом?
— А потом начнешь превращаться… Весь покроешься волосами, станешь скакать словно лошадь и рыть землю ногами. И придет день, когда ты превратишься в настоящего оборотня. Будешь бегать по холму и пугать народ…
Антонио Балдуино оглянулся на дравшегося с ним мальчишку:
— Как только сделаюсь оборотнем, тебя первого сожру.
И он покинул компанию. Но с полдороги вернулся:
— Послушай, я забыл спросить: а как потом обратно превратиться в человека?
— Ну, этого я не знаю…
Вечером противник Антонио Балдуино сказал,
— Балдо, ты лучше начни с Жоакина, он про тебя сказал, что ты в футболе ни фига не смыслишь.
— Он так сказал?
— Ага.
— Побожись!
— Ей-богу!
— Ну, он мне за это заплатит.
Мальчишка угостил Антонио окурком, и они расстались друзьями.
Антонио Балдуино изо всех сил старался превратиться в оборотня. Он, чем мог, досаждал тетке, за что получил две хорошие головомойки, отрастил длиннющие ногти и нипочем не давал стричь свою буйную шевелюру. В лунные ночи, спрятавшись в укромном углу, он учился передвигаться на четвереньках. Но ничего не выходило. Он уже совсем было отчаялся и приходил в бешенство от нескончаемых насмешек своих приятелей, которые каждый день спрашивали, когда же он наконец станет оборотнем? Но тут ему пришло в голову, что он просто еще не такой негодяй, чтобы стать оборотнем. И тогда он решил сотворить пакость пограндиознее. Несколько дней он размышлял, что бы такое выкинуть, и ничего не мог придумать, как вдруг однажды под вечер увидел Жоану, хорошенькую черную девчушку, игравшую в куклы. У нее было много кукол, — их приносил ей сеу Элеутерио, — тряпичные куклы, черные и белые, которым она давала имена всех, кто жил по соседству. Девочка шила им платья и целыми днями играла с ними около дома. Она устраивала кукольные свадьбы и крестины, и на эти праздники собиралась вся живущая на холме детвора.
До сих пор вспоминали бал, который Жоана устроила по поводу крестин Ирасемы, фарфоровой куклы, подаренной девочке на день рождения ее крестным отцом.
Антонио Балдуино подошел к Жоане, уже обдумав план действий. И ласково заговорил с нею:
— Ну, как поживают твои куклы, Жоана?
— Да вот эта влюбилась…
— Она красотка… А в кого влюбилась-то?
Возлюбленным куклы оказался полишинель с ватными ногами.
— Хочешь со мной играть? Ты будешь ее отец…
Антонио не хотел играть, ему нужно было отнять у нее полишинеля. Однако едва он попытался это сделать, Жоана разразилась громким плачем:
— Не трогай… Я маме скажу… Уходи давай…
Антонио, опустив глаза и притворно улыбаясь, принялся уламывать девчонку:
— Ну, Жоана, дай мне его подержать…
— Не дам, ты его сломаешь. — И она крепко прижала полишинеля к груди.
Антонио с испугом посмотрел на нее, словно его застали на месте преступления. Как это она догадалась? Он уже готов был отказаться от своего намерения. Но тут девчонка снова захлюпала носом, готовясь пустить слезу, и Антонио не устоял. Словно в каком-то ослеплении, сам не понимая хорошенько, что он делает, он набросился на Жоаниных кукол и переломал их сколько мог. Жоана оцепенела от ужаса и плакала беззвучно. Слезы, капая, текли по ее лицу, попадая в раскрытый рот. Антонио Балдуино тоже замер, глядя на нее: с полными слез глазами Жоана была чертовски мила! Но вдруг девчушка взглянула на искалеченных кукол и заревела в голос. Антонио, который уже был готов раскаяться в содеянном при виде хорошенькой заплаканной рожицы, разозлился, услыхав крики Жоаны. Он не тронулся с места, но теперь вопли девчонки заставляли его испытывать острое наслаждение. Он мог бы дать тягу и переждать бурю: гнев у старой Луизы стихал быстро, и если Антонио не попадался до времени ей на глаза, то обходилось без трепки. Но он не трогался с места, злясь на девчонку и наслаждаясь ее отчаянным плачем. Тут нагрянула тетка и поволокла его домой, не уставая награждать тумаками. Однако в тот день Антонио даже не пытался увернуться от теткиных затрещин. У него перед глазами все еще маячила зареванная мордочка Жоаны и слезы, стекающие по щекам в ее раскрытый рот. В наказание он был привязан теткой к ножке кухонного стола, и распиравшее его торжество мало-помалу испарилось. Не зная, чем себя занять, Антонио принялся давить снующих по кухне муравьев. Сосед, увидев это, пробормотал:
— У, пащенок… Ну, этот плохо кончит.
Он
А Жубиаба, несший на своих плечах груз никому не ведомых лет, поселившийся на холме намного раньше его нынешних обитателей, рассказал всем историю этого оборотня:
— Он уже много раз здесь появлялся. И не однажды я изгонял его. Но он возвращается и будет возвращаться, покуда не искуплено злодейство, им здесь содеянное… Он еще много раз будет возвращаться…
— А кто он такой, отец Жубиаба?
— Вы о нем и не слыхали… Это белый сеньор, владелец фазенды. Давно, еще в старые времена, когда негры были в рабстве, на этом месте, где мы теперь живем, стояла фазенда. Аккурат на этом самом месте. Вы знаете, почему наш холм прозван Капа-Негро [21] ? Не знаете… А потому, что весь этот холм занимала фазенда этого сеньора. А он был из всех злодеев злодей. Забавлялся он тем, что спаривал негра с негритянкой и ждал: родится мальчишка — одним рабом у хозяина больше, а ежели нет — беда тому негру: хозяин приказывал его оскопить. И много негров он так оскопил… Белый злодей… Вот почему наш холм прозван холмом Капа-Негро и на нем появляется оборотень. Оборотень этот — белый сеньор. Он не умер. Он был слишком большим злодеем и однажды ночью превратился в оборотня и стал бродить по свету, пугая народ. Теперь он ищет место, где был его дом, а его дом стоял здесь, на холме. Ему все неймется, все хочется оскоплять негров…
21
Капа-Негро — здесь: буквально «Холм кастратов».
— Спаси нас боже…
— Пускай он попробует меня оскопить, я ему покажу… — засмеялся Зе Кальмар.
— Среди его негров были наши деды и прадеды… Вот он и рыщет здесь, думает, что тут все еще живут его рабы…
— Негры больше не рабы…
— И негры — рабы, и белые — рабы, — оборвал говорившего изможденный человек, грузчик в порту. — Все бедняки — рабы. Рабство еще не кончилось.
И все собравшиеся — негры, мулаты, белые — опустили головы. Один Антонио Балдуино остался стоять с поднятой головой. Уж он-то ни за что не будет рабом.
Никто на холме не пользовался столь печальной известностью, как этот негритенок Антонио Балдуино. И не потому, что он и в самом деле был хуже всех. Вместе с другими ребятами он проказничал, играл в футбол мячом, сделанным из бычьего пузыря, подсматривал за негритянками, бегавшими по нужде на песчаный пустырь за Байша-дос-Сапатейрос, таскал фрукты с лотков, баловался куреньем, ругался непристойными словами. На холме его невзлюбили совсем не за это. А за то, что именно в его голове рождались все плутни, все хитроумные проделки, все нескончаемые шалости, которыми изводили мальчишки обитателей холма.
Разве не он придумал пойти всей ватагой на праздник в Бонфин? Они отправились в три часа дня, рассчитывая вернуться к ночи, но было уже три часа утра, когда их хватились на холме. Встревоженные матери забегали из дома в дом, у многих глаза уже были на мокром месте, отцы рыскали по всему холму в поисках пропавших ребят. А для них все это было чудесным приключением: они обежали почти весь город, видели весь праздник с начала до конца, валились с ног от усталости, но только когда стали засыпать на ходу, вспомнили, что пора бы и по домам. От них изрядно пострадали лотки со сладостями, они долго изводили щипками пышнозадую мулатку, не обошлось, разумеется, и без драки. Вернулись домой, когда уже рассветало, и, устрашенные предстоящей взбучкой, старались выгородить себя: