Жучка и Швейцарский отшельник
Шрифт:
По возвращении домой Маревна предложила помянуть собаку, но и в этом случае Прокопий Семёнович отказался. Он не мог переступить какую-то ранее возникшую черту.
Узнав, что в поселке появился новый человек, лесничий предложил ему поработать благо, что все документы у него были в полном порядке. Около двух месяцев Прокопий Семёнович поработал в лесу, но дальше не смог – стал плохо себя чувствовать. Маревна пыталась лечить его народными средствами, но ощутимого эффекта не было. Он жаловался на возникшую внезапно тяжесть в ногах, слабость и начавшееся выпадение волос на голове. Он заметно похудел, сгорбился, в нём уже не просматривался бравый полный сил офицер старшего комсостава. Соседи интересовались здоровьем майора, помогали Маревне кто чем мог – П олина принесла баночку мёда, что раздобыла у одного старичка
Длинными зимними вечерами Маревна топила печку и однажды задала майору вопрос:
– Семёныч, ты хоть скажи, откуда ты родом?
– С Урала, из Свердловской области, город Тавда, может слышала?
– Нет, не слышала. А из семьи у тебя кто есть?
– Были. Всё у меня было. И родители были, и своя семья была, только перед войной всё именем советской власти уничтожили.
– Что ты говоришь, разве так можно?
– Мне теперь всё можно. До тридцать седьмого года всё было нормально. Отец с матерью были, старший брат с семьей, у меня жена была, сын был, я служил, на ХалкинГоле под командованием Жукова воевал. Теперь ничего нет. Сперва Сталин потом Гитлер всё отобрали.
Маревна перекрестилась:
– Семёныч, тебя за такие слова посадить могут.
– Мне, Маревна, уже нечего бояться, я всего повидал. В тридцать седьмом моего отца вместе со старшим братом объявили врагами народа и быстренько без всякого суда расстреляли. Жену старшего брата вместе с ребёнком сослали в лагерь, куда-то под Пермь. В тридцать девятом к матери приехал один человек из тех мест и сообщил, что сперва умер ребёнок, а затем умерла и жена брата. Где-то возле Воткинска они в земле в разных местах лежат. Мать моя после этого долго не протянула, умерла в конце тридцать девятого. А в начале сорокового и меня арестовали, объявили врагом народа, лишили всех званий. Жена в райкоме работала, от меня отреклась, письменно заявила, что ей не по пути с изменником родины. Сыну было одиннадцать лет, так он на каждом углу говорил, что он, как советский пионер презирает своего отца, потому что тот есть «предатель родины и иностранный шпион». Меня по пятьдесят восьмой статье приговорили к десяти годам, мурыжили с год по пересыльным лагерям вместе с такими же бывшими офицерами. Как началась война, вызвали, объявили, что освобождают, возвращают звание с наградами и отправляют на фронт. Награды, конечно не вернули, не до того было. Воевал под Москвой, потом направили в часть, что у вас разместили. Теперь ты, Маревна, обо мне всё знаешь.
– Ох, Семёныч, опасно ты говоришь. За такие слова знаешь, что может быть?
– Знаю, только терять мне уже нечего. Повидал я эти сытые рожи с красными и синими погонами. Ты лучше скажи, могу я после всего такого уважать советскую власть, всяких там лениных, сталиных и всякую их банду? Они же друг друга сожрать готовы. И пожирают. Видел я в лагерях и полковников и генералов, и бывших партработников. Некоторые недоумки из них ещё рассуждают, что советская власть ведет правильную линию, только вот перегибы на местах допускаются, но ничего, по их мнению, партия во всем разберётся. Как же тут, разбирается, дальше некуда. Ты, Маревна, должна помнить, какая армия была при царе, как к военным народ относился? И что есть сейчас, видишь разницу?
– Зря ты так говоришь. Видишь вот, Гитлера одолели, что плохо?
– Что плохо? Ты слышала наши разговоры, когда мы тут стояли? Мат на каждом шагу, никакого уважения ни сверху вниз, ни снизу-вверх. Ты говоришь, Гитлера одолели, а какой ценой? Когда-нибудь скажут, какие были потери у немцев и у нас. Немцы своих солдат на расчистку минных полей не посылали, а у нас это была система. Дважды под Харьковом сам водил солдат в атаку на минные поля. И оба раза все, кто за мной бежал, все там остались. А кто не побежал, тех свои заградотрядовцы прикончили. Те только по своим стреляли. А как острый момент – готовы бежать первыми, видел я всё это. Теперь живут, радуются, говорят, что победу они добыли. Или смершевики – в сё то же самое. Сколько своих людей погубили, только для того, чтобы отрапортовать перед начальством, что столько-то шпионов уничтожили. Ты скажи, возможно было такое в царской армии, чувствуешь разницу? Не пойму, только почему во всех таких передрягах я жив остался.
– Господь тебя хранил, видно
– Может быть, похоже, скоро с ним увижусь. Как война шла – нормально себя чувствовал, а как все кончилось – так всякая хворь начала вылезать.
– Погоди умирать, и не от таких бед люди вылечивались.
После такого диалога Прокопий Семёнович стал чуть лучше выглядеть, выходил на улицу, вместе со всеми радовался наступлению нового 1946 года. Однако ближе к концу зимы заплошал снова. Как-то в один из февральских дней в домик Маревны постучался один невысокий щуплого телосложения мужичок. Он и раньше заходил в посёлок, ходил по домам и проповедовал Библйское учение в направлении евангельского баптизма, если так можно выразиться. Местное население его не прогоняло, но и не поддавалось агитации вступить в баптистскую церковь и ходить на баптистские собрания. Местные жители, конечно, в те времена подвергались гнету атеизма, но никто не пытался изменить православные убеждения на баптистские. Звали этого мужичка Иван, жил он где-то в Шуберском, что километрах в десяти от лесничества.
Маревна отворила дверь:
– Здравствуй, Ваня, заходи, что тебя привело?
– Здравствуй, Маревна, я к твоему гостю, хочу с ним поговорить.
– Проходи, если разговор ни к чему не обязывает.
Иван поприветствовал Прокопия Семёновича, спросил о самочувствии. Тот был не особенно расположен к разговору, но от беседы не отказался. Иван долго говорил о роли Бога в жизни каждого человека, о том, что судьба каждого зависит от того, как он следует учению Библии, что его душе станет лучше, если он пройдет обряд покаяния. Прокопий Семенович долго слушал, затем спросил:
– Ты что, хочешь, чтобы я перед тобой покаялся?
– Не передо мной, а перед Богом, стань сейчас на колени и покайся, и Бог тебя простит.
– Знаешь, Ваня, если мне и покаяться, то только перед Богом, когда точно буду знать, что Он меня слышит.
– Бог всегда всех слышит и видит, так в Библии написано.
– Почему же Он допускает такие злодеяния?
– Такова воля Божья.
Иван начал рассказывать о притче про нищего и богача, которые после того, как оба умерли, их души оказались в неравных условиях: душа нищего была отнесена на лоно Авраама, а душа богатого оказалась где-то в плохих условиях, и все от того, что богач при жизни не покаялся. Когда же душа богача захотела покаяться, чтобы попасть в лучшие условия, то ей было заявлено, что каяться поздно, это надо было делать при жизни, а сейчас между местом её пребывания и лоном Авраама есть пропасть, которую нельзя перейти. И всё потому, что при жизни он не покаялся.
– Ваня, ты так рассказываешь, что можно подумать, ты сам бывал в тех местах.
– Об этом написано в Библии.
– Хорошо, только я не хочу, чтобы ты лез в мои отношения с Богом. Здесь я сам разберусь.
Иван еще немного поговорил и в память о своем визите оставил Прокопию Семёновичу маленький томик Библии, где все содержание было написано мелким шрифтом.
Наступление весны не улучшило состояния Прокопия Семёновича. Он таял на глазах. Жители поселка, не особенно афишируя, вопреки всяким атеистическим запретам, готовились к празднику Пасхи. Недели за две до праздника Прокопий Семёнович обратился к Маревне:
– Маревна, можно тебя попросить?
– Конечно можно, чего ты хочешь?
– По всему чувствую, что мне мало осталось, ты это сама видишь. Я хочу, чтобы, когда я умру, ты похоронила меня в том квартале, рядом с Жучкой. Только от этой собаки я добро почувствовал. Пообещай мне, что так сделаешь. Жалко, что человек сам себя схоронить не может.
Прокопий Семёнович прожил еще немного и незадолго до наступления Пасхи он умер. Весть о его смерти мгновенно разлетелась по всему поселку. Жители собрались возле домика Маревны, распределили роли. Лесничий дал распоряжение выдать доски, чтобы сделать гроб. Маревна указала место, где выкопали могилу. Похоронили Прокопия Семёновича на следующий день, потом помянули. Через пару дней отметили наступление Пасхи. В то время в лесу было разбросано много разного металла – траков от танковых гусениц, деталей от грузовых автомобилей и всего такого. Кто-то из жителей нашёл отрезок металлического штыря с приваренной на конце пятиконечной звездой. Этот штырь со звездой и поставили вместо памятника на могиле Прокопия Семёновича.