Жуков. Маршал на белом коне
Шрифт:
Затем выступил Брежнев. Он наговорил, что было и чего никогда не было. Что я зазнался, что я игнорирую Хрущёва и Президиум, что я пытаюсь навязывать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль Военных Советов и пр.
Затем выступил Хрущёв. Он сказал: “Есть мнение освободить товарища Жукова от должности министра обороны и вместо него назначить маршала Малиновского. Есть также предложение послезавтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища Жукова”.
Предложение было, конечно, принято единогласно.
Вся эта история против меня, подготовленная как-то по-воровски, для меня была полной неожиданностью. Обстановка осложнилась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не
Эта мысль была подтверждена речью Микояна на Пленуме. Он сказал: “Откровенно говоря, мы боимся Жукова”.
Вот, оказалось, где зарыта собака. Вот почему надо было меня отослать в Югославию и организовать против меня людей на то, что было трудно сделать при мне.
Возвратившись на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить Хрущёву, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: “Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за моё отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?” Хрущёв молчал. Я продолжал: “Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий и вдруг целая куча претензий. В чём дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?”
Хрущёв ответил сухо: “Ну, вот будешь на Пленуме, там всё и узнаешь”.
Я сказал: “Я считаю, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения”.
Хрущёв: “Не волнуйся, мы ещё с тобой поработаем”.
На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор.
Я ничего не узнал от Хрущёва, но понял, что Хрущёв лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были в тумане.
На Пленуме первыми выступили Суслов, Брежнев, Кириченко, Фурцева и Микоян. В их речах сквозила какая-то недоговорённость, но я понимал, что всё дело клонится к тому, чтобы избавиться от меня, удалить меня из ЦК.
Брежнев и Микоян сказали, что я игнорирую Хрущёва, как первого секретаря ЦК. В качестве примера они ссылались на два факта.
Первый факт. Лето 1957 г. Хрущёв по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР. Накануне прибытия Хрущёва в Берлин мне позвонил К. К. Рокоссовский, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. Рокоссовский сказал: “Завтра в Берлин прилетает Хрущёв, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А. А. Гречко?” Я ответил: “Хрущёв прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда вы и Гречко представитесь товарищу Хрущёву”. Когда Хрущёв прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группы советских войск и маршала Рокоссовского, не оказалось и почётного караула от наших войск. Второй факт. В то же лето Хрущёв был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград. Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал Захаров и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать Хрущёва на границе Эстонии и Ленинградской области. Ехать ли и ему с областными руководителями? Я дал указание Захарову встретить Хрущёва в Ленинграде. Генерал Захаров доложил Хрущёву, что я якобы запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области. Эти два факта, видимо, серьёзно задели самолюбие и всё возрастающее тщеславие Хрущёва. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед Брежневым и Микояном.
Из партийных и советских работников на Пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей министра обороны, и начальник Главного Политического управления Желтов.
Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались Малиновский, Соколовский, Ерёменко, Бирюзов, Конев и Горшков. После их выступления сговор был налицо.
Выступавшие сводили дело к тому, что я якобы игнорирую партполитработу в армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее…
Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить её с кем-либо другим. Было ясно и то, что по мне решили ударить главным образом руками военных, которые были заранее подготовлены и в своих выступлениях старались наперебой дискредитировать мою деятельность, всячески принижая мои заслуги в годы Великой Отечественной войны, договариваясь при этом до явного абсурда и фальсификации. Даже Хрущёв и тот вынужден был одёрнуть маршала А. И. Ерёменко, который в пылу своей крикливой подхалимской речи сказал: “А что Жуков, говорят, он осуществлял личное руководство Сталинградской битвой, а его там и не было”.
Хрущёв: “Ну, Андрей Иванович, ты это зря. Жукова как полководца мы знаем хорошо. У кого не выходило на фронте, у Жукова всегда выходило и выходило хорошо”.
На Пленуме ЦК была выставлена картина художника Яковлева, который задолго до Пленума умер.
О существовании этой картины я узнал только за два месяца до Пленума ЦК. Как-то ко мне пришёл начальник Главного Политического управления Желтов и сказал, что у него есть картина Яковлева, где художник очень хорошо написал меня на фоне поверженного Берлина.
Я попросил показать эту картину. Картина мне лично понравилась и, конечно, не потому, что на ней изображён я на вздыбленном коне, а потому, что в ней я почувствовал любовь художника к Советской Армии, разгромившей самый чёрный оплот империализма — фашистскую Германию.
Желтов спросил меня, что делать с этой картиной. Я ответил ему: “Сдай в музей Советской Армии, может быть, когда-нибудь пригодится” Мне казалось, что на этом дело с картиной было закончено. Когда же фабриковалось дело против меня, Желтов доложил в ЦК об этой картине в извращённом виде, представив вопрос так, как будто я приказал ему вывесить картину в доме офицеров Советской Армии. Чтобы ошельмовать и осмеять меня, картина была выставлена на Пленуме ЦК для обозрения, а затем её возили на проходившие партактивы по Москве. Демонстрация картины сопровождалась соответствующими компрометирующими меня комментариями. “Смотрите, мол, как Жуков изобразил себя в подобии Георгия Победоносца». Особенно в этом направлении старались те, кто не сумел прославиться в делах Великой Отечественной войны.
Хрущёв выступил на Пленуме последний. Он сказал: “Когда мы были с Булганиным на Дальнем Востоке, после посещения войск нас пригласил к себе на обед командующий дальневосточными войсками маршал Малиновский. За обедом Малиновский сказал: "Остерегайтесь Жукова, это растущий Наполеон. Если надо — он не остановится ни перед чем".
Я тогда не обратил внимания на слова Малиновского, но мне потом об этих словах и их смысле много раз напоминал Н. А. Булганин”.
Вот, оказывается, с каких пор Малиновский занялся провокацией и подкопом против меня, а я и не подозревал этого за Малиновским.