Жулик: грабеж средь бела дня
Шрифт:
Да, вымогатель откуда-то знал о царских червонцах. Но о подпольном монетном дворе ему наверняка ничего не было известно: а то с чего это он приплел какую-то бабку, у которой Эдик якобы червонцы забрал?
Да, Танечка вполне могла оказаться в руках каких-нибудь отмороженных на всю голову негодяев. Но ведь в таких случаях даже самые тупые отморозки обычно дают телефон жертве похищения – мол, говори своему папочке что угодно, только бы он деньги собрал! А звонивший почему-то сказал, что Таня спит. К тому же не сразу, а после секундной паузы…
И что это за «один твой хороший
Страх за любимую дочь накатывал волнами, и выхода Эдик пока не видел. Все накладывалось друг на друга так скверно, что уже не воспринималось как нечто реальное. Подобное могло произойти разве что в дурном сне. Запахло гибелью по всем пунктам. Недавнему подпольному миллионеру даже не верилось, что он переживает подобный крах…
Впрочем, бывший сыскарь быстро взял себя в руки. Он понимал: эмоции – скверный советчик в подобных делах. И эмоции эти постепенно уступали место трезвому и спокойному расчету. Единственной зацепкой, могущей прояснить ситуацию, были «царские червонцы», и причем – вне их связи с подпольным монетным двором.
Отфильтровав информацию и выжав из нее все возможное, Эдуард Иванович получил две крупицы в осадке: секонд-хенд в поселке Седнев и червонцы, случайно выпавшие из кармана его окровавленных брюк в салоне «Опеля».
– Ну, Мандавошка!.. – пробормотал Эдик и, развернувшись, помчался в сторону «Рюмочной».
Профессиональных навыков бывшего опера оказалось достаточно, чтобы расколоть малолетку в какие-то четверть часа. Он не кричал на Ермошину, не задавал ей вопросов в лоб, даже почти не угрожал. Просто заявил как бы между прочим: мою дочь похитили по твоей наводке, потому что ты, тунеядка и проститутка, стуканула о царских червонцах каким-то бандитам. Так что готовься идти «паровозом», рожать будешь в тюрьме…
Слова «паровоз» и «тюрьма» мгновенно сбили Лиде дыхание. Маленькая проститутка сразу пустила мутную слезу социальной жертвы и без колебаний сдала человека, которому она рассказывала о царских червонцах. Им оказался Зацаренный Геннадий Валерьевич, генеральный директор охранной фирмы «Находка», со слов Ермошиной – «крутой-крутой пацан на белом «Кадиллаке». Портрет «крутого-крутого пацана» Лида обрисовала с почти протокольной точностью. Она почти ничего не приврала, сказав только, что о золоте она рассказала Цаце лишь под угрозой пыток.
– Ты с ним когда-то махался, – несмело напомнила Мандавошка. – Ну, в «Золотом драконе», когда мы с Танькой сидели, а ты к столику подошел…
Из глубин памяти сразу же всплыла картинка: ресторанный зал, бледное лицо с зализанными черными волосами, рука с бутылкой, поднятая над головой, как граната, «опорняк», милицейский протокол и ночлег в доме над «Рюмочной»…
– Кому еще ты рассказывала о червонцах? – жестко перебил Эдик.
– Больше никому, – со смиренным лицом соврала Лида.
– М-да… Значит, сдала меня, сучка… – с нехорошим прищуром констатировал Голенков. – И это за все хорошее, что я для тебя сделал. Кто тебя за язык тянул?.. Короче, если ты о нашем разговоре кому стуканешь… На себя пеняй! Будешь лет десять на зоне «коблихам»
Дальнейшие действия Эдуарда Ивановича отличались быстротой и продуманностью. Смотавшись в паспортный стол, он выяснил место жительства Зацаренного и помчался к нему. Хозяина дома не оказалось, и это косвенно подтвердило правдивость слов Мандавошки. Рассказав словоохотливым старушкам у подъезда загодя отрепетированную байку, что Эдик, мол, беспокоящийся брат девушки их соседа, бывший мент быстро выяснил, что директора «Находки» можно отыскать или на работе, или в «Трех семерках», или на даче в Ульяновке.
В «Трех семерках» Цацы не оказалось. Позвонив в «Находку», Эдик выпытал у секретарши, что Геннадий Валерьевич вроде бы уехал в загородную командировку. Местом такой «командировки» могла быть только Ульяновка. А уж вычислить там дачу Зацаренного для Эдика было делом техники.
Правда, множество вопросов оставалось пока без ответов.
Сколько похитителей? Вооружены они или нет? Где теперь Таня – в Ульяновке или в другом месте? И почему вымогатель не передал ей телефонную трубку? Ведь, по логике, должен был это сделать, чтобы убедить отца, что похищенная действительно в его руках!
У Голенкова было лишь два пути: или попросить о помощи Коробейника, или действовать самостоятельно. Справедливо решив, что в ментуру он обратиться всегда успеет, Эдик рискнул продолжить расследование.
В четыре утра бывший опер отправился в Ульяновку для предварительной рекогносцировки. Миниатюрный дамский «браунинг», обнаруженный в золотоплавильном подвале, приятно тяжелил карман. Сидевший на заднем сиденье ротвейлер нетерпеливо поскуливал.
– Ничего, они еще узнают, как с нами, ментами, связываться, – успокоительно молвил Голенков любимому псу.
Оставив машину под охраной ротвейлера в субтильном леске на окраине поселка, Эдуард Иванович отыскал дырку в заборе и без особых проблем проник на территорию дачного кооператива. Белый «Кадиллак» он засек сразу же: приметный американский лимузин стоял у скромного домика под шиферной крышей. Свет в домике не горел.
Неожиданно скрипнула дверь, и Эдик тут же присел за кустом смородины. На пороге появился высокий молодой красавчик с бледным лицом и зализанными назад черными волосами. На красавчике были лишь длинные трусы легкомысленной расцветки да стоптанные кроссовки. Эдик сразу узнал своего обидчика по давешней драке в «Золотом драконе». Шурша мятой газетой, Цаца бодро затрусил к туалету-«скворечнику», возвышавшемуся в самом конце участка.
Никаких четких планов бывший сыскарь не имел: ведь в Ульяновку он выехал лишь для предварительной разведки! Экспромты были крайне нежелательны. Но одна только мысль, что похищенная дочь сейчас находится в нескольких метрах отсюда, в домике под шиферной крышей, подталкивала отца к решительным действиям.
Достав пистолет, Голенков опустил предохранитель и осторожно выглянул из-за кустов. Дверь туалета хлопнула, изнутри тихонько звякнул засов.
Эдуард Иванович осторожно подобрался к сортиру, встал сбоку и поднял пистолет. Рифленая рукоять «браунинга» лежала в ладони как влитая.