Жунгли

Буйда Юрий Васильевич

– Так вот и поговори! – вскинулась старуха. – Поговори! Ты чего теряешь? Ничего не теряешь. А девушка волнуется, бессонница у нее из-за тебя. Поговори, успокой…

– Правда, что ли?

– А какая мне выгода врать? Я никогда не врала. Я даже в милиции не врала.

Люминий молчал, насупив брови.

– Ну так что?

– Что-что… Анька ж у меня…

Анной звали глухонемую Муму.

– Анька — это Анька, а Любинька — это Любинька, – возразила Свинина Ивановна. – Они друг дружке не мешают. Поди, поди, поговори с Любинькой… –

Она снова понизила голос. – Я вам, Славка, двести тысяч дам. А Муму твоя пусть тут вам помогает… постирать, приготовить… люди мы или нет?

Еще вчера Свинина Ивановна и помыслить не могла о том, чтобы такое предложить мужчине, но ведь вчера она не знала, что жить ей остался год, а может, и меньше.

– Поговори, Слава. Сердце у тебя золотое, а денег я дам, не сомневайся. – Вздохнула. – И будь проще, не ходи вокруг да около — времени у нас не осталось.

Любинька и Люминий сидели на диване. Люминий знал, как вести себя с глухонемой банщицей Муму, женщиной взрослой и опытной, а вот как вести себя с невинной слепой девушкой — это ему было неведомо.

– Жувачку хочешь? – спросил он с натугой.

– У тебя какая?

– С апельсином. – Во рту у Люминия пересохло. – А есть с мятой.

– Давай с апельсином.

Несколько минут они сосредоточенно жевали резинку. Любинька была в короткой юбочке и в тесной блузке, и Люминий искоса поглядывал то на ее пышные гладкие бедра, то на грудь в разрезе блузки. Он не знал, как приступить к делу. Ему было страшно.

Свет вдруг мигнул и погас. Такое часто случалось. Люминий с облегчением вздохнул и придвинулся к Любиньке.

– Ты стихи любишь? – спросила девушка блеющим от волнения голосом. – Я много стихов наизусть знаю…

– Мы Пушкина проходили, – сказал Люминий, с трудом ворочая языком. – Когда в школе учились…

Любинька отвернулась, подняла лицо к потолку и запричитала:

Я люблю тебя, родина светлая, Ты самая моя заветная. Я люблю тебя, родина милая, Ты самая моя красивая!

– Супер, – сказал Люминий.

– Это я написала, – с вызовом сказала Любинька.

– Сама?

– Сама.

– Ну ты даешь..

Люминий решил положить ладонь на Любинькино колено, но тут загорелась лампочка под потолком.

Девушка вдруг схватила его за руку. Ее рука была потной и дрожала, и эта дрожь тотчас передалась Люминию.

– У меня много стихов, – сказала Любинька. – Хочешь еще послушать?

– Давай. – Люминий прокашлялся. – Люблю стихов.

Любинька с выражением, размахивая руками и топая ногой, стала декламировать:

Светит солнце в небесах, Птички прилетели, Это к нам пришла весна, Ласточки запели.

–

Надо же, – сказал Люминий. – Ты все это сама, что ли, придумала?

– А кто же.

– Как в книжке.

– Правда? – обрадовалась Любинька. – Я каждый день пишу по стишку, а иногда больше…

Иногда как начну писать, так и пишу, и пишу…

Свет снова погас, и Люминий наконец осмелел и попытался обнять Любиньку. Она снова задрожала, и Люминий тоже задрожал, не зная, что делать дальше.

– Хочешь еще жувачку? – спросил он.

– Я эти жувачки могу с утра до вечера жевать, – с трудом выговорила Любинька. – Как дура какая-нибудь, жую и жую, жую и жую…

Вспыхнул свет. Любинька сидела на диване рядом с Люминием, чуть подавшись вперед, вся потная, пахнущая лошадью. У Люминия от страха начала болеть голова. Ему снова захотелось положить ладонь на Любинькино влажное колено, но рука не слушалась.

– У меня много жувачек, – наконец выдавил он из себя. – Я тебе каких хочешь принесу.

Любинька вдруг засмеялась и толкнула Люминия бедром. Он в ответ легонько толкнул Любиньку и хрюкнул от волнения. Она снова его толкнула и тоже хрюкнула, он — ее. Несколько минут они так и толкались, хрюкая и давясь смехом.

Свет снова погас.

– А я знаю, что ты сейчас делаешь, – сказала Любинька. – Я хоть и не вижу, но чувствую.

– Как это?

– У слепых такое особое чувство есть… мистическое чувство…

– И чего я сейчас делаю?

Люминий скорчил рожу и выжидательно замер.

– Сидишь. – Любинька сделала паузу и произнесла замогильным голосом: – Ты сидишь рядом со мной.

– Надо же…

– Я, например, знаю, про что ты сейчас думаешь. Хочешь скажу?

– Давай…

– Нет, не скажу.

– Да ладно, обещала ж.

– Ладно. – Любинька понизила голос. – Тогда закрой глаза.

– Зачем глаза? И так темно.

– Закрой, а то не скажу.

– Закрыл. – Люминий зажмурился. – Честно — закрыл.

– Ты думаешь про меня, несчастный, – прошептала ему на ухо Любинька.

– Ни хера себе!

– Угадала?

– Ну да! Как это у тебя получается?

– Я же говорила: особое чувство.

– Иди ты…

– А что ты про меня думаешь? – спросила Любинька безразличным голосом.

– Ну разное… ты хорошая…

– Ты тоже. – Любинька содрогнулась от счастья, и от нее еще сильнее запахло потом. – Клянусь кровью.

У Люминия от таких слов закружилась голова.

Помолчали.

– У тебя, наверное, много девушек было, – сказала Любинька прерывающимся от волнения голосом, теребя пуговку на блузке.

– Да нет у меня никого.

– Ох и врун же ты!

– Чего это я врун?

– Потому что врун.

– Ничего я не врун.

– Все равно врун.

Люминий набрал полную грудь воздуха, обнял Любиньку и приложился губами к ее губам. Девушка подалась было к нему грудью, но вдруг отпрянула, вырвалась. Оба тяжело дышали.