Жупочка стреляет на поражение
Шрифт:
– Не переживай. У тебя ещё осталась я, – поддержала я его в трудную минуту, но он неоценил.
– Она не дала мне даже шанса... – скис он.
– Зато она выбрала козла, который в её вкусе. Идём. Сейчас всё начнётся.
– Если Данута хочет, чтобы я был козлом, то я буду козлом! – заявил друг, и сумасшедший огонёк в его глазах мне сильно не понравился.
Как я и ожидала, бить морды Аристарх не пошёл. Чинно сел на четвёртый ряд с краю, специально выбрал место, где я не смогу подсесть к нему.
Что
Первым на сцену вышел почётный гость Ладимир Зарницын, сопровождаемый несмолкающими аплодисментами. Не похоже, чтобы люди хлопали из-под палки.
– Сегодня я прочту свежее стихотворение, родившееся благодаря моей музе:
Я твой змей-искуситель.
Я твой ангел-хранитель
Я твоё наважденье в ночи.
Я экстаз, исступленье,
И я райское пенье,
Раскалённые угли в печи...
Он с чувством, с толком, с расстановкой прочёл наизусть три своих творения, и после каждого зал взрывался овациями, хотя, будем честны: до бессмертных классиков ему, как младенцу до доктора наук. То есть, вполне возможно, но впереди поле непаханое.
Следующим шёл закадычный друг Зарницына Владлен Голосадов. Этот и вовсе поднялся на сцену с гитарой и объявил, что, так как он в творческом кризисе, просто споёт нам парочку шлягеров бардовской песни.
И спел.
Зрители снова хлопали так, будто это не сборище поэтов местечкового уровня, а по меньшей мере премия «Книга века».
Пожалуй, в зале было только три человека, которые берегли ладони: я, мой несчастный друг и Данута.
Аристарх Душнявский выступил под номером шесть.
Всё же мало-мальской известности он добился, потому что его выход зал встретил горбовой тишиной. Ой, простите, гробовой. Но мне можно так шутить. Я же горбунья.
И началось:
– Добрый вечер, дамы и господа. Сегодня я прочту свои кардинально новые стихи:
Вскормленный на козьем молоке,
Я мамкиных грудей совсем не знал.
Мне ближе к сердцу злой животный мир
И мировоззрение козла.
Вот это точно! Мировоззрение у тебя, дружочек, козлиное. И не поспоришь.
Неужели этот опус рождён, чтобы покорить сердце мадам Шёлкиной? Увы, бесполезно. Она уже нашла себе Ипатия.
Хлопала нашему непризнанному гению только я. Или погодите... «Хлоп-хлоп-хлоп» прозвучало от спутника Дануты. Могу ошибаться, но, кажется, хлопки были издевательскими.
Дальше прозвучало четверостишие:
Кошка навалила
Прямо на ковёр.
И кошачьей шкуркой
Я ковёр подтёр.
Какая экспрессия! Какие эмоции! И козлиная натура, как и обещал Аристарх, проходит лейтмотивом через всю подборку стихов.
Жаль, зал не оценил. Кто-то даже громко зафукал и завозмущался, крикнув: «Уходи со сцены, живодёр!»
Что ж, в жизни непризнанного и всеми гонимого поэта бывает и такое.
Тем
– Случается так, что мы безответно любим одних, разбивая сердца другим. Следующее стихотворение – верлибр. Кхм-гм...
Начало опуса было невзрачным, поэтому не врезалось мне в память, а вот окончание...
И на собственном горбу
Ты пронесёшь любовь свою –
Ко мне.
Но снова без ответа
Оставлю твои чувства...
Уйду.
Надежд развею пепел.
Лишь пирожки с капустой
Напомнят о тебе...
Н-ну, гад! Не видать тебе больше моих пирожков! А мне, пожалуй, пора устроить свой драматический исход. Что называется: «Она какетливо пёрнула плечиком и впала в просрацию».
Вот я и свалила, тяжёлой поступью топая по паркету. Стук моих шагов был Аристарху вместо аплодисментов.
Глава 12. Гости
Перед сном в субботу я целенаправленно тосковала по Дену (ну, или Гедеону). Посылала ему эмоциональные импульсы, мол, на кого ты меня оставил?
Вечером наревелась, а с утра принялась как заведённая печь пирожки в промышленных масштабах. Хоть на базаре продавай, ей-богу! Увы, моя стряпня до базара не доживёт, будет зверски изничтожена ещё до прибытия к месту назначения. Проверено.
В это воскресное утро так и случилось: сначала маман соскучилась по мне (по курникам), а к обеду подтянулись голодные рты в количестве две штуки: Аристарх и Михалохигей.
– Да вы издеваетесь! – «радостно» встретила я их.
Аристарх повёл носом:
– Я знаю, что ты нас ждала!
– Нет!
– Да брось, – мой так называемый друг был как-то чересчур бодр, и это после вчерашнего провала на поэтическом вечере. Будто это не ему Данута вчера предпочла другого. – Что ты как маленькая? Мы же всего лишь играли. Ты свою роль, а я свою.
– А, то есть ты не помышляешь о смерти после того, как Данута нашла себе нового хахаля?
– Это тоже была игра – игра на эмоциях! Как ты думаешь, музы помогают поэтам творить? Они создают накал страстей! Данута в этом деле мастер.
Миха, не понимающий, о чём мы, пропел: «Что наша жи-и-изнь? Игр-ра-а-а!»
– Ну, Жупочка, ты разве не помнишь, как мы с ней переглядывались? Она флиртовала со мной!
– Не помню, – я всерьёз усомнилась в адекватности Аристарха.
– У тебя память, как у хлебушка, – припечатал он.
Усё. Приплыли. Олигофрендия не лечится.
«Память... – моё сознание зацепилось за это слово. – Память... Что же я забыла? Ах, да, утяжку с корректором осанки!»
Ден ведь просил продолжать терапию. А я что? Не могу же я разочаровать его... Ой, да причём тут он! Я же для себя это делаю.