Журавль в клетке
Шрифт:
Я приготовила завтрак из того, что предусмотрительно побросала дома в сумку. Мне совсем не хотелось скрестись по сусекам у Соломатькинои жены.
Маша быстро съела слоеный пирожок с яблоком и корицей и, явно голодная, покорно ковыряла остатки быстро остывшей растворимой каши.
– Мам, а он ушел к другой, да?
Я не знала, сколько правды можно говорить ей. И по возрасту, и потому, что она привыкла, что ее мама – умная, независимая и вполне самодостаточная женщина. И вот, оказывается, от нее можно было уйти к другой. Мне не хотелось подталкивать ее к напрашивающейся
Мне еще года два после того как мы окончательно расстались, становилось тревожно, когда я слышала его фамилию от знакомых. Я прислушивалась к новостям в его жизни, а потом перестала.
Я посмотрела на серьезную Машу, ведущую со мной взрослый разговор о любви и жизни:
– Ушел.
– Не хочешь говорить?
Маш, сейчас надо не обсуждать наше прошлое и твоего отца, этого непонятного мне человека Соломатьку, а думать, как выбираться из весьма двусмысленной ситуации.
– Не Соломатьку, а Соломатька, – поправила меня Маша и отошла к окну, встав ко мне спиной.
Мы помолчали. Я пила кофе, не ощущая вкуса, и мысленно напоминала себе, что запретами не удовлетворишь вполне законное любопытство, . а только создашь тайну там, где ее на самом деле нет. Что же касается выбираться… Я вздохнула. Сейчас выпьем кофе и пойдем отпустим его – решила я.
– Маш, – позвала я дочку, так и стоящую у окна. – И что ты хотела спросить?
– Так почему вы все-таки расстались? – Ее по-прежнему интересовали глобальные проблемы, как и во время нашей первой беседы в день ее пятнадцатилетия о моем несостоявшемся браке с Соломатьком.
– Мне легче сказать, почему мы сошлись когда-то, чем почему мы не стали жить вместе.
– Почему, почему? – Маша загорелась, явно ожидая получить ответы сразу на все свои вопросы.
– Потому что мы любили друг друга.
– А не стали жить вместе, потому что разлюбили? – Маша подошла и села напротив меня.
– Если честно, то не совсем так. Про Соломатька вообще трудно точно что-то сказать, а что касается меня… – я замялась.
«Комбат-батяня, батяня-комбат…» – задумчиво пропела Маша из внеклассного репертуара, постукивая ребром ладони по краю стола, скорей всего трогательно стараясь разрядить обстановку. Что-то она в своей голове, значит, про меня надумала уже, успела. Про мои чувства…
Но я-то замялась, потому что не знала, не покажется ли Маше унизительной такая подробность, что еще долго после того, как Соломатько и думать обо мне забыл, я продолжала его любить. Тем не менее я ей об этом рассказала. На Машу это произвело огромное впечатление. Выслушав в более подробном изложении историю моей любви к Соломатьку, она пригорюнилась.
– Давай, Машуня, отпускать отца твоего, – осторожно начала
– Это не шутки, мама! – повысила голос Маша, и на щеке ее выступил отчаянный румянец. – Это,,. Ты не поняла, что ли? Мама!
Я отдавала себе отчет, что действительно еще не поняла, чего же хочет Маша, и поэтому решила повременить с решительными действиями.
– Хорошо, тогда пойдем все-таки его покормим, – сказала я.
– Сырым мясом его надо кормить! Пусть жрет!.. – Маша в запале свалила вазочку с сухоцветом со стола и немножко успокоилась.
Я собрала с пола сухие веточки с блеклыми фиолетовыми соцветиями и примирительно продолжила:
– Давай ему тогда хотя бы семечек отнесем, а? Заодно посмотрим, как там и что…
– Какие еще семечки? – Маша, естественно, так просто сдаваться не хотела.
– А вот тут смотри, целый мешочек.
Маша покривилась.
– Маш, раз уж есть не положено… Он их всегда любил, вместо сигарет. Он ведь так и не курит?
Она помотала головой:
– Ничего вообще ему не надо. Так скорей раскаяние проснется. Да и потом – там же холодильник… Наверняка же в нем не только селедочка была… И воды полно, и чайник электрический… Зря ты так беспокоишься о горячей и здоровой пище…
– Машунь… а как ты думаешь… мне эта мысль все спать сегодня не давала… Он там, в бане, до туалета допрыгает как-нибудь?
Маша в некоторой растерянности быстро взглянула на меня, а потом пожала плечами:
– Мне это неинтересно.
– Маша! Ну что за детство! Жестокое и глупое причем! Пойдем скорее…
– Да допрыгает, мам! Что ты так о нем беспокоишься? Если бы я знала… как все у вас… Не волнуйся, он же сам затягивал узел на ногах, значит, сразу и распутал, как мы ушли… И до туалета дошел, не переживай. Ну надо же…
Я посмотрела на разволновавшуюся Машу:
– Ты ведь пошутила насчет выкупа? Ты похитила его в воспитательных целях?
Она еще сильнее вспыхнула:
– Ничего подобного! Просто пусть пожалеет, что бросил тебя!
– Если ему придется выложить такую сумму, то он точно пожалеет! – Я прикусила язык, но было поздно.
Маша свернулась личинкой и привычно спряталась в ракушку, откуда ее можно вытаскивать несколько дней. Маша будет очень контактна, социальна, весела. И абсолютно недоступна для настоящего общения. Это – наследственность. Дурная, непреодолимая наследственность.
Вот права я была столько лет или не права, что ничего ей не говорила – ни целиком, ни по частям? Ведь после достаточно свободного изложения истории нашей любви и расставания Маша, судя по всему, временно потеряла ощущение реальности. Еще бы – разрушился целый пласт семейной и ее собственной мифологии. А если б Маша знала правду поточнее, она, наверно, не сырым мясом предложила покормить папу, а гвоздей бы насыпала и заставила Соломатька съесть. Соломатька… Или меня.
Хотя я-то, по взрослому разумению, понимаю – ну разве кто-то виноват, что разлюбил, а другой продолжал любить? Когда я дохожу до этого места в воспоминаниях, моя мама, Машина бабушка, повторяет: