Журавль в клетке
Шрифт:
– И кого он в таком случае любит, – продолжила я, облегченно вздохнув, – вот я, наконец, и успокоилась, поняла, как он освобождается от пут в наше отсутствие.
– О! Видишь, как ты узко мыслишь! – обрадованно фыркнул Соломатько. – Ну так как?
Я вздохнула:
– Для передачи на самом-то деле надо не «почему?», а «потому что». Иначе утонешь в эмоциях, своих и чужих. Вот если ты мне скажешь хотя бы три «потому что» – я напишу.
– А сама-то, а сама? – игриво заерзал Соломатько, видимо, олимпийка будила в нем не только уютные дачные привычки. А может, вовсе и не олимпийка, а действительно
– Я за такую тему добровольно взялась бы только за большие деньги. По крайней мере, сейчас.
– А какая тема тебя сейчас волнует?
Я искоса посмотрела на него, чтобы убедиться, что он достаточно тверд духом, и проговорила:
– Почему любимая жена не торопится выкуп платить за любимого мужа, которого украли.
Соломатько стал медленно наливаться кровью, но все-таки нашел силы ответить спокойно и даже шутливо:
– Тебе сколько «потому что»? Три?
Я кивнула, думая о том, как удивительно Маше, которая его совсем не знала, просто по природе передалась его способность легко терпеть боль, как физическую, так и душевную.
– Извини, я знаю только два, – Соломатько похрустел кистями и сел повыше. – Первое: боится, что муж не вернется. Ну, деньги возьмут, а его куда-нибудь в рабство еще за две тысячи продадут. И будет он там, бедный, лошадей мыть да от голода пухнуть, пока его не пристрелят. Второе: м-м-м… денег жалко. Все-таки не копеечка. А вдруг и так получится, без выкупа? Он возьмет и сбежит, договорится с одним из похитителей. – Он выразительно подмигнул мне.
– Не договорится.
Ну, как знаешь. Ты, часом, по утрам анти-сексин для кошек не глотаешь? Иных причин твоей твердокаменности не вижу. Даже ни разу мне не улыбнулась. Я уж прямо из штанов выпрыгиваю, чтобы тебя как-то развеселить, а ты все бубнишь и бубнишь. Ладно. Договориться, кстати, можно и на другой почве… Что смотришь? Презираешь? За что? За то, что не с тобой жизнь прожил? Так я еще, как говорится, в самом соку… В том смысле, что жизнь продолжается и все еще может быть по-другому, по крайней мере, у одного из нас! Машка! Ну ты ж знаешь, что я так много не могу говорить! Улыбнись ты наконец!
– Давай лучше про свою «темку».
– Пожалуйста. Чего там было? А, ну да, про «спать» и «жить», – Соломатько вздохнул и приподнялся. – У меня, честно говоря, кураж прошел, но раз ты сама вспомнила… Хорошо. Наливай еще чайку. Вот ты, Машка, в гости ходить любишь?
– Честно? Не очень.
– Ясно. А я – очень. Поняла? И к старым знакомым, где известно, чем накормят и напоят, и к новым, где все будет интересно хотя бы потому, что в первый раз. Но это же не значит, что я должен оставаться там жить – в гостях. Вот это главное.
– Допустим. А если ты ходишь в одни и те же… м-м-м… гости несколько лет подряд? Ходишь, и ходишь, и ходишь…
Ну и что? Значит, мне там очень хорошо. И дома хорошо – дома я на диване лежу и футбол смотрю, и в гостях хорошо – меня там ждут в любое время суток, угощают самым лучшим, слушают любую ахинею, которую я несу, восхищаются.
– А может, там и остаться – на диване лежать и футбол смотреть, наугощавшись и наболтавшись, а, Соломатько?
– Какая ты, Машка, нудятина все-таки. Тебе объясняют – дома меня
Я не удержалась:
– Трогают!
– Не каламбурь, не женское это дело. А в общем ты права – да, и трогают в том числе. И мне это надо. А потом я пойду домой – лежать на диване. Никуда не денешься, Егоровна, – безусловный закон природы!
– Меня всегда потрясает такая безапелляционная поза. Никакой это не закон природы, а патология твоей души. Ты же говорил, что женился на красивой женщине, Соломатько! Что – для того, чтобы лежать на диване, придя из «гостей»?
– Женятся по разным причинам. Я – по самой простой и банальной: женщина забеременела – вот я взял и женился.
Я замерла. Он что, издевается надо мной? Значит, когда я забеременела, он не женился, а когда она – то женился?! Конечно, до меня доходили тогда слухи, что у него родился ребенок, но я точно не знала, когда… Но женился-то он совсем вскоре после рождения Маши… Или – до?
Видимо, мои сомнения были настолько очевидны, что он хмыкнул:
– Завидно, да? До сих пор простить не можешь, что проиграла? Нуда, вы обе забеременели почти одновременно…
Он замолчал, внимательно глядя на меня. А я стала считать про себя от ста до одного обратно, чтобы собраться с мыслями. Где-то на пятидесяти пяти я наконец спросила:
– А кто, интересно, первая забеременела?
– Кто-кто… м-м-м… Не помню… Неважно. А важно – знаешь что? Что и тогда, и потом мне с ней было спокойнее, чем с тобой. Ты любила смотреть мне в глаза, теребить, что-то спрашивать и ждать ответа, рассказывать и ждать реакции, приставать в машине с разговорами, в постели с нежностями…
– А она?
– А она в машине читала Бунина, а в постели засыпала первая. Понимаешь? Я приходил из ванной – а она уже спит.
– До или после? – опять не удержалась я. Он, как всегда, умел втянуть меня в интересующий его разговор.
Соломатько хохотнул:
– И до, и после. Вот так-то, Светлана Егоровна. У вас тела было маловато, а темперамента – для жизни с вами – многовато. А у жены моей – наоборот.
Так может… – Я медленно встала, раздумывая, не дать ли ему в первый и последний раз в жизни по морде – за все? – Может, она из-за отсутствия темперамента деньги платить не торопится? Вот Бунина дочитает – и тогда…
– Может, и так, – Соломатько зевнул, увы, по-настоящему и, охая, стал поворачиваться к стенке. – Все, спим. Машка, будь другом, ноги мне подверни внутрь.
– Коленочками?
– Не остри, тебе не идет. И хвост этот тоже совсем не идет. Распустила бы волоса, лукаво бы взглянула, как бывалочи… И веснушек куча, неужели за столько лет не научилась их выводить, звезда телевизионная? Или ты рисуешь эти веснушечки, чтобы моложе и наивнее казаться? А, точно. Хвостик, веснушки и бух в обморок… в случае чего… Умна ты, Машка… Хитра… Ох, хитра… Хорошо, что не на тебе, на Таньке женился…
Соломатько бормотал, засыпая и подбивая локтем подушечки в высокую кучку, как много лет назад, когда я, оказывается, вместо того чтобы русскую литературу читать, в глаза ему смотрела и в постели свои глаза таращила, никак первая не засыпала, все любила да любила, пока в один прекрасный день не обнаружила, что таращиться-то больше не на кого…