Журбины
Шрифт:
— А ведь мы с вами знакомы, — услышала она тихий голос.
Рядом с ней сидел и тоже ел мороженое Игорь Червенков.
Конечно, Тоня была с ним знакома. Два года назад на областной математической олимпиаде школьников она заняла только шестое место, а Игорь — первое. Тогда все пожимали плечами и говорили: «Ничего удивительного, если папаша у него знаменитый профессор».
— Вы по-прежнему увлекаетесь математикой? — Игорь отодвинул блюдечко с мороженым и повернулся к Тоне.
— Даже и не знаю, — ответила Тоня. — В седьмом классе, когда была олимпиада, я по математике получала одни пятерки. А сейчас… сейчас и тройки есть. А вы?
— Я школу окончил.
— Теперь
— Да… да, — сказал он не совсем твердо и склонил черноволосую голову с белым и ровным, как нитка, пробором.
Остаток дня они провели вместе. Выяснилась странная подробность биографии Игоря: он не захотел идти ни в какой институт, поступил на днях к ним на завод в разметочную и уже познакомился и с дедушкой Матвеем, и с Дуняшкой, и об Алексее читал на доске Почета.
— Как это можно! — возмущалась Тоня. — Получить среднее образование и не учиться дальше… С вашими способностями!..
— В этом все и дело, что я не знаю своих способностей. И выбора никакого еще не сделал. Математика? Стать ученым схоластом?
— Почему схоластом? Разве ваш папа схоласт? О нем говорят, что он светило, и его труды очень ценят.
— Ну, папа, папа! Вот так все меня попрекают папой. При чем тут папа! — Игорь сердился, смотрел на Тоню черными глубокими глазами, которые под высоким большим лбом казались еще глубже. — У отца свой путь, у меня свой. Вы читали когда-нибудь о древнем Китае?
— Господи! Вот вопрос!
— Я не о том, — нетерпеливо прервал ее Игорь. — В древнем Китае, когда ребенку исполнялось несколько месяцев, ему делали испытание. Брали поднос, размещали на нем модельки всяческих земледельческих и ремесленных орудий, оружия и так далее и ставили все это перед ребенком. Глаза у парнишки разбегутся, он что-то схватит, и вот судьба! Схватил мотыгу — значит, обрабатывай землю. Схватил молот — будь кузнецом. Схватил саблю — солдат. С этого дня во всю жизнь его будут учить будто бы им же самим избранной профессии. Хорошо? Ничего хорошего. Конечно, мастер из него выйдет, может быть, и недурной — столько учиться! А по способностям? Вот уж и нет! И когда мне говорят: должен стать математиком, — это получается как у древних китайцев: схватил случайно отцовский карандаш или тетрадку с записями…
— Но, Игорь, — недоумевала Тоня, — можно ведь и не математиком быть. Столько разных институтов! Учись на кого хочешь.
— Я же сказал: не знаю, на кого учиться, выбора не сделал. Идти, что ли, в строительный, потом убедиться, что строительство не твоя стихия, и с помощью папаши перекочевать в горный, а из горного — в институт киноинженеров?
— Путаница, Игорь, у вас в голове.
— Никакой путаницы. Путаница у тех, кто целыми днями листает справочники для поступающих в вузы.
Тоня спорила с Игорем, возражала ему, и он ей нравился.
— Мы еще продолжим наш спор, — сказала она, когда они уже стояли на кольце троллейбуса. — Приходите к нам. Старый поселок, Якорная, девятнадцать.
— И приду, — ответил он с очень серьезным лицом. Тоня шагнула было к подошедшему троллейбусу, но услышала оклик: «Сестренка! Антонина!» Она оглянулась: возле тротуара остановился черный большой ЗИС, распахивая дверцу, из него смотрел на нее Антон, манил к себе, улыбался.
— Антоша! — Тоня бросилась к машине, позабыв об Игоре. — А мы тебя ждали только через неделю. Как хорошо!
— Моя сестра, — сказал Антон, откидывая для Тони запасное сиденье. — Садись, сестренка, садись!
— Неужели тоже кораблестроительница? — спросил Жуков, который уже знал от Антона о «семейном профиле» Журбиных.
Иван Степанович сидел рядом с шофером, он
— Еще какая!
Тоня засмеялась. Она понимала, что имеет в виду директор завода, говоря: еще какая! Бывало, в те дни, когда готовились к спуску очередного корабля, Илья Матвеевич почти не приходил домой, и Тоня бегала тогда к проходной, терпеливо стояла у входа, держа узелок с ужином, приготовленным Агафьей Карповной. Однажды, лет шесть или семь назад, ее впервые пропустили на заводской двор, и с тех пор она бывала там часто. Принесет свой узелок, обежит все закоулки вокруг стапеля, попрощается с отцом, сделает вид, что уходит домой, а сама примется лазить по складским дворам — среди чугунных болванок, стальных заготовок, бочек с цементом, заглянет в цехи, в кочегарку. Был случай, зашла даже в кабинет к Ивану Степановичу.
«Ты кто же такая?» — удивился Иван Степанович странной посетительнице. «Я? Тоня. Ильи Матвеевича дочка». — «Скажи пожалуйста!»
Девочка очень понравилась Ивану Степановичу. Он показал ей расставленные на длинных столах модели кораблей, паровых машин, котлов, заставил огромные часы бить раньше времени басовым гулким боем, подарил толстенный трехцветный карандаш и на прощанье сказал: «Заходи почаще, не стесняйся. Даже если та тетя за дверью не будет пускать, все равно заходи. Ну, то-то! Будь здорова».
Заходила она к директору редко: «тетя за дверью», или, вернее, перед дверью, ее все-таки к нему не пускала — то совещание, скажет, то занят, то вышел на производство. Но Иван Степанович Тоню запомнил и уверил себя в том, что у Ильи Матвеевича в семье растет еще один строитель кораблей.
Тоня хотела теперь ответить, что Иван Степанович ошибся, что корабли строить она не будет, но старик, сидевший рядом с Антоном, помешал ей. Он сказал:
— Девушке в кораблестроении трудно. Пока трудно. Суровое производство. Со временем на судостроительном заводе труд будет упрощен и облегчен, как на конфетной фабрике.
— И корабли будут выпускаться в целлофановой обертке! — Иван Степанович рассмеялся, вытащил платок, утер лицо. — Далеко до этого времени.
Начался разговор о переустройстве и перепланировке цехов. О Тоне забыли.
Тоня присутствовала при первом знакомстве Ивана Степановича с новым парторгом ЦК на заводе Жуковым и профессором Беловым, которых Иван Степанович встретил на вокзале. Белов и тут был верен себе, — его интересовали только цифры; в окна машины он не смотрел, смотрел в крепкий затылок директора. Жуков успевал и поддерживать разговор, и внимательно осматриваться по сторонам. Мелькали строящиеся здания, липовые аллеи, газоны; дорога пошла вдоль Лады, по бесконечно длинному прямому проспекту, и чем дальше, тем сильнее ощущалась близость моря. Низко, над самой машиной, кружились чайки; резкий ветер выламывал им узкие длинные крылья. Возле набережных дымили закопченные грузовые пароходы, клубы густого дыма катились через дорогу, и машина время от времени исчезала в них, как в черном тумане. Впереди раскрывалась панорама завода, уже виденная из окна вагона. Она шла вразмах, становилась шире и шире; можно было подумать, что завод занимает всю западную, приморскую часть города. Округлые и островерхие кровли цехов, длинные строгие трубы, мачты множества кораблей, фермы кранов, цепи, тросы — они вблизи совсем не были хрупкими. Стекла крыш отражали солнце, ослепительные лучи скользили по этим мачтам и фермам, оживляли их, приводили в движение; плескались флаги на кораблях. И завод, город в городе, махина, тоже, казалось, был кораблем неслыханных размеров. Он медленно и величаво, незнакомый и таинственный, плыл навстречу Жукову.