Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Юницкая Марина

190 лет со дня рождения

Холодная любовь

Когда, заботами иль злобой дня волнуем, На твой горячий поцелуй Не отвечаю я таким же поцелуем, Не упрекай и не ревнуй! Любовь моя давно чужда мечты весёлой, Не грезит, но зато не спит, От нужд и зол тебя спасая, как тяжёлый, Ударами избитый щит. Не изменю тебе, как старая кольчуга На старой рыцарской груди; В дни беспрерывных битв она вернее друга, Но от неё тепла не жди! Не изменю тебе; но если ты изменишь И, оклеветанная вновь, Поймёшь, как трудно жить, — Ты вспомнишь, ты оценишь Мою холодную любовь.

* * *

В

потёмках

Один проснулся я и — вслушиваюсь чутко, Кругом бездонный мрак, и — нет нигде огня. И сердце, слышу я, стучит в виски… мне жутко… Что если я ослеп! Ни зги не вижу я, Ни окон, ни стены, ни самого себя!.. И вдруг сквозь этот мрак, глухой и безответный, Там, где гардинами завешено окно, С усильем разглядел я мутное пятно — Ночного неба свет… полоской чуть заметной. И этой малости довольно, чтоб понять, Что я ещё не слеп и что во мраке этом Всё, всё пророчески полно холодным светом, Чтоб утра тёплого могли мы ожидать.

ДиН юбилей

Аида Фёдорова

Пока жива любовь…

13 ноября исполнилось 75 лет со дня рождения поэта, журналиста, воспитателя творческой молодёжи Аиды Петровны Фёдоровой. Большая часть её жизни связана с Красноярским краем, где она родилась, училась и работала. Сейчас Аида Петровна живёт в Подмосковье, но, уверены, в душе остаётся сибирячкой, потому что сибирский характер — как цвет глаз, видимо, даётся человеку однажды и навсегда. Многие красноярские литераторы — и очень известные, и заслуживающие известности — считают её своей «крёстной матерью». Вклад Аиды Фёдоровой в развитие культуры Красноярского края поистине неоценим, и мы рады, что имеем возможность поздравить поэта с замечательным юбилеем, пожелать Аиде Петровне здоровья, возрастания творческих сил и напомнить читателям «ДиН» её смелые, искренние, энергичные стихи.

Редакция «ДиН»

Молитва

Убереги, Господь, от скверны и соблазна, От милости врагов и подлости друзей, От страха невпопад и сутолоки праздной, От бешенства толпы и гнусности властей. Пока жива любовь, не остуди желанья, Дай до конца испить и яд её, и мёд. В соль истины подсыпь хоть пригоршню незнанья, Не то она тебя всезнанием убьёт. Будь справедлив, Господь, к подонку и герою, Не обдели теплом калеку и слепца, Мне ж подари того, кого сама я стою, И, подарив, оставь со мною до конца. Лишь одного боюсь: что, если потакая Желаниям моим, ты хватишь через край, А я не откажусь (ты ж знаешь, я такая: Мне мало полумер, мне всё, что есть, давай), И счастья для меня окажется так много, Так, к горлу подступив, заполнит всё оно, Что, захлебнувшись им, я рухну у порога, И жизнь. но мне тогда уж будет всё равно.

* * *

Здесь

Здесь чёрен снег и белым не бывает. А если и бывает — только день. Здесь стронций всё живое убивает И превращает в собственную тень. Здесь над картиной суд вершат по раме. К чужим кошёлкам здесь прикован взгляд. Здесь видят в вас не то, что есть вы сами, А то, что люди в спину говорят. Здесь к часу пик — Разбой Великой Давки, А к ночи страх ползёт из всех углов. Здесь вносит жизнь нещадные поправки В лишённый жизни бред беловиков. На троне здесь подонки и невежды. Кошмар здесь горше тем, что — наяву. Здесь, потеряв последние надежды, Смеясь сквозь слёзы, я пока живу.

* * *

После вечернего визита

День рожденья. День вхожденья В пёстрый круг чужих друзей. День любви и снисхожденья. День морошки и груздей. Спирт с «Анапой» вкупе льётся, Всё лишая чётких черт. Что под утро остаётся? Зигмунд Ромберг и десерт. Этот диск сентиментальный, Как находка для души. И последний акт — отвальный. На такси иль так паши. Было

славно. Было мило. Но и мыслью, и душой Лишь с тобой весь вечер, милый, Провела я, лишь с тобой. Ты присутствовал незримо. За спиной моей стоял. Так всегда со мной, любимый. Ты ведь понял? Ты ведь знал? Огонёк зелёный тачки. Поворот за поворот. Мимо местной водокачки, Мимо церковки — вперёд! Всё в мозгу моём смешалось: Грузди, Ромберг, и вино, И морошка, и усталость, И друзья чужие, но, Отодвинув, как завесу, Это действо, эту боль, Ты меня в иную пьесу Ввёл и на иную роль. Там по воле режиссёра Мы вдвоём в одной судьбе. Где театр двух актёров — Делать нечего толпе.

* * *

На Таймыре день полгода И полгода ночь. На Таймыре непогода — Словом не помочь. Словно белою попоной Выстлана земля. Белый ветер белым стоном Выстудил поля. В небо белые ступени, Только кто шагнёт! Ни собаке, ни оленю Нет пути вперёд. Но пурга уснёт, как лайка У хозяйских ног. И снежинок белых стайки Лягут на порог. И, отдавши дань азарту (Больше ждать невмочь), — Ты, как лодку в волны, нарты Бросишь в эту ночь. Лай собак не сразу канет, Постоит пока. Без тебя на сердце камень, А в душе тоска.

* * *

«Любят не за что, а вопреки». Вопреки себе, другим напротив. Вот за что люблю я этот профиль? И движенье нервное руки? Вопреки рассудку, вопреки Трезвому совету и заклятью. Говорили: глупое занятье — Вслушиваться в поздние звонки. Но противоборство выше сна, Выше ваших квашеных советов. Если выйдет на воду луна, Как один ты расшифруешь это? На воде луна, как вопль реки: Лучик лучше б, чем такая пустошь. Любят не за что, а вопреки. Любят не зачем, а потому что.

ДиН антология

Оскар Уайльд

Возненавидев сумрака оковы

155 лет со дня рождения

Федра

Саре Бернар

Как скучно, суетно тебе теперь со всеми, Тебе, которой следовало быть В Италии с Мирандоло, бродить В оливковых аллеях Академий. Ломать в ручье тростник с мечтами теми, Что Пан в него затрубит, и шалить Меж девушек у моря, где проплыть Мог важный Одиссей в своей триреме. О да! Наверно, некогда твой прах Таился в урне греческой, и снова Ты в скучный мир направила свой шаг, Возненавидев сумрака оковы, Унылых асфоделей череду И холод губ, целующих в Аду. Перевод Николая Гумилёва

Сонет к свободе

Не то чтоб я любил тех бунтарей, Тех юношей с безуминкой во взоре, Что видят в жизни лишь нужду и горе; Но этот вопль о Равенстве Людей, О царстве Анархизма, о Терроре — Знакомой страстью мне волнует ум; Иначе почему сей грубый шум И ярости расплёсканное море Близки душе? Пусть деспотизма Змий Под свист бичей, под грохот канонады Свободу душит — мне не всё ль равно? И что мне до крикливых сих Мессий, Всходящих умирать на баррикады? Но — видит Бог! — мы в чем-то заодно. Перевод Григория Кружкова