Журнал доктора Майера

Anokhina Roza

Берта пришла на прием к Хансу вовремя, и смело вошла в кабинет, предварительно постучав. В этот раз она казалась спокойнее, это сразу заметил Ханс:

– Здравствуй, Берта! Рад тебя видеть в хорошем расположении духа!

Он проводил ее до дивана, потом направился к своему рабочему месту. Ханс отличался поразительным умением моментально переключаться. Вот и сейчас его дружеского тона, как и не бывало. Перед Бертой вновь сидел серьезный доктор-психотерапевт, за плечами которого почти два десятка лет практики. Выглядел он весьма привлекательно, а богатый жизненный путь выдавала разве что лишь изредка проблескивающая

седина у висков, и та терялась в его густой светлой шевелюре. Ханс был одет в темно-синий, почти черный, костюм и голубую рубашку, которая подчеркивала бездонную голубизну его глаз. Праздничный вид создавал темно-бордовый галстук. Ханс любил красиво одеваться. Жена следила за отутюженностью гардероба мужа, и каждое утро выдавала ему новый ансамбль: сорочка-галстук.

– Как ты себя чувствуешь? – Ханс при этом пристально посмотрел на Берту, стараясь ничего не упустить в ее взгляде, жестах, поведении. Наготове он держал свою красивую черную ручку с позолотой и раскрытый журнал с инициалами Б. Х.

– Немного странно. И… хорошо. Да-да, именно, хорошо. Я бы даже сказала: легко!

– Совсем легко? Совсем все хорошо? – Ханс заранее знал ответ на свой вопрос, и он не ошибся.

– Нет, Ханс, нет. Мне стало легко от того, что я… как будто прониклась к себе любовью. К той маленькой крохотной девочке, которая только-только родилась.

– Тебе стало легче от проявления любви к самой себе?

– Ты прав. Да.

– Так тяжело было себя любить?

– Нет, не тяжело, просто… я себе не позволяла этого. Как будто внутри меня был запрет на любовь к самой себе, – Берта с шумом выдохнула последнюю фразу.

– Дыши медленно и глубоко, – Ханс приложил руку к груди, демонстрируя Берте технику дыхания. Конечно, Берта сама все это знала, и он знал, что она знает, но сейчас он в роли доктора, ведущего прием так, как с другими своими пациентами. Берта послушно повторяла за Хансом.

– Кто запретил тебе любить себя? Откуда взялся этот запрет?

– Не знаю. Наверное, я сама. Не могу понять.

– Хорошо. Давай разбираться. Идем дальше. Прими удобное положение. Расслабься.

Ханс повторил известную процедуру, когда его пациенты погружались на более глубокий уровень сознания, откуда с болью «выуживались» картины прошлого, информация, о которой мало кто из пациентов подозревал. Именно это погружение открывало великую завесу тайны человеческой души, где разворачивались драмы и трагедии человеческих судеб, где хранились заветы и клятвы, данные себе и другим, где пылились и веками складировались «грузы» родов, которые потомки несли на своих плечах, сгибаясь под этой непосильной ношей.

Никто до этого путешествия не знал, что творится в их сверхсознательном. Некоторые могли догадываться, но это были самые любопытные и смышленые пациенты Ханса, с хорошо развитой интуицией и вкладывающие все ресурсы в собственное развитие. Именно такие, как правило, и двигались дальше по восходящей спирали жизни. Но их было немного.

Ханс уже не раз отмечал в своих научных трудах тенденцию современного общества к лености. «Лень управляет нами», – говорил он с научных кафедр, выступая на семинарах и конференциях. Продукты и готовые блюда с доставкой на дом, гаджеты и техника, выполняющие за нас всю домашнюю работу, обучение, не выходя из дома, магазин на диване… «Цивилизация нас губит», –

заключал Ханс. Во многом с ним соглашались его коллеги, были и противники его теории, без таких не обходится.

Современный ленивый человек редко готов разбираться с тем, что творится в его голове и душе. Он предпочтет, чтоб за него это сделал другой. Некоторые даже хамовато заявляли: ты скажи мне, как жить, и я буду следовать твоим указаниям. Потом выдавали свои манипулятивные намерения: только после этого я непременно должен быть счастлив! А, если нет, значит, ты виноват! Ханс с уважением принимал любой выбор человека, на который тот имеет полное право. Тем не менее, он не работал с людьми, которые заведомо требовали от него залог их счастливого будущего.

Но перед ним сидела Берта – человек пытливого ума, скрупулезно докапывающаяся до истины, исследующая себя и все вокруг. Она в их дружной компании задавала больше вопросов, чем кто бы то ни был. С такими людьми Хансу всегда приятно работать. Хоть и непросто.

– Ты опять отправляешься в свое детство. Ты растешь. Сколько тебе сейчас?

– Два года.

Ханс молчит. Он ждет, что изобразит выражение лица Берты, чтоб прочесть ее чувства и ощущения. В таких путешествиях в сверхсознательное Ханс сам предоставляет пациентам выбор, в какой возраст им вернуться. Каждый раз эксперимент показывает, что люди возвращаются в моменты сильных эмоциональных переживаний. Как позитивных, так и негативных. Но, чаще негативных, на которых и строится потом вся дальнейшая жизнь человека с его жизненными взлетами и падениями, успехами и провалами, счастьем и горем.

Лицо Берты исказила внутренняя боль. Ханс быстро записал что-то в журнале и тихо спросил:

– Что ты чувствуешь?

– Я одна. Я страдаю.

– Совсем одна? Куда делись твои родители?

– Их нет рядом. Они уехали. Надолго. Рядом женщина… это моя тетя. И бабушка… Но мне одиноко.

– Что ты хочешь сказать?

– Любите меня!

– Хорошо. Но ты не одна. У тебя двухлетней есть ты теперешняя. Подойди к себе. Обними и поцелуй. Скажи ей, что ты ее любишь. Скажи, как сильно ты ее любишь. Скажи все, что ты хочешь ей сказать.

Ханс пристально вглядывается в лицо Берты. Слезы катятся по ее щекам, выражение лица передает одновременно и теплоту, и страдание. Сострадание. Именно с таких моментов человек понимает, что такое настоящее сострадание.

– Что ты ей сказала?

– Я люблю тебя, – после этих слов Берта залилась слезами.

– Это все?

– Я с тобой…

– Хорошо, Берта, ты молодец! Все хорошо. Пойдем дальше?

Берта одобрительно кивнула. Ханс помедлил, следя за выражением ее лица. Он продолжил только после того, как женщина успокоилась. Ее дыхание стало ровнее, и она приподняла свой подбородок.

– Пойдем дальше, Берта. Сколько тебе сейчас?

– Пять, – сухо и твердо ответила женщина.

От Ханса не ускользнуло завладевшее всем телом Берты напряжение. Она вытянулась в струну.

– Что случилось сейчас?

– Это все. Это начало конца… Родители разводятся.

– Что ты чувствуешь?

– Полное одиночество. С этого момента я всегда буду одна.

Берта уже не плачет. Она обреченно опускает голову. Ханс понимает, что именно с этого возраста она решается на нелюбовь к себе. С пяти лет она запрещает сострадание к себе.