Журнал Двести
Шрифт:
НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим соображениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно другом краю, он пытается по-прежнему писать научную фантастику. Вот в чем вся беда Тюрина. Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики кончилось. Вот я сейчас читаю его новый роман…
НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?
СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман сильно отличается от того, что Тюрин писал раньше… Это, безусловно, шаг
БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?
СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее… Она-то, как раз не является совершенно новой, это как раз тот пример, когда великий писатель пишет побрякушку. И эта побрякушка сверкает и блестит среди произведений такого же типа просто потому, что она написана Мастером. Но только поэтому.
БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?
СТРУГАЦКИЙ: Слава богу, вы обратите внимание — там хватило у Михаила Афанасьевича чувства такта совершенно не углубляться в научную сторону. Хотя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазниться. Но не соблазнился! Потому что он чувствовал, насколько это будет эстетически излишне. Он же прекрасно понимал, что это у него не научно-фантастический роман, это символика, притча, басня… А вот у Саши Тюрина (которого я очень люблю) — у него есть это вот… не может он расстаться с любовью к научной фантастике, к Science Fiction. Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет. Времена, когда научно-фантастические идеи поражали воображение читателя давно уже миновали. Было такое время, было, но эти времена прошли. Наука перестала быть экзотична. Наука больше не чудо — наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
ОСТРОПЕРЫ ВСЕХ СТРАН ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Борис ШТЕРН: Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого момента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастический роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художественность! Художественность обязательна! Время действия — анахроническое. Сюжетные направления — разнообразные.
Наученный горьким опытом других шутников, автор этой части буриме торопится заявить следующее.
1. Ольга Ларионова — это писательница, чьи произведения он (автор) любит с ранней юности и чьи книги он собрал, вероятно, в полном объеме. Уважение автора к этому человеку искренне и глубоко.
2. Борис Штерн — это, во-первых,
3. Борис Руденко и Юрий Брайдер, по мнению автора, прежде всего писатели, и только потом "милиционеры", "капитаны" или "майоры".
4. Вообще. Как говорится, все совпадения имен и описанных событий абсолютно случайны. Автор заранее просит прощения у тех, чьи имена без спроса использовал. А также у тех, чьи не использовал.
5. Собственную фамилию автор вплел (приплел) в ткань повествования из этических соображений. Хочешь делать персонажами других — умей сам быть персонажем. Короче, фамилию "Щеголев" в следующих частях буриме, если они будут кем-нибудь написаны, разрешается трепать и пачкать как угодно вплоть до того, что не упоминать вовсе.
6. Отношение автора к так называемому "национальному вопросу" очень спокойное, нормальное, можно сказать, никакое. Интонация некоторых шуточек, в которых предубежденный читатель обязательно разглядит что-нибудь нехорошее, просто взята из предыдущей части буриме. (Привет, Боря! Надеюсь, я ничем тебя не обидел, ни в этой оговорке, ни в тексте "Правдивых историй". Кстати, сознаюсь наконец, ведь это моя настоящая фамилия — доктор Кац! Раньше я писал под русским псевдонимом, потому что опасался преследования.)
ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
(название рабочее)
Борис Штерн:
Однажды после дождя известнейшая писательница-фантастка Ольга Ларионова с двумя полными хозяйственными сумками стояла на остановке автобуса, чтобы ехать в Дом ленинградских писателей, что на улице Шпалерной-17. Там должен был состояться а-ля фуршет по поводу вручения Станиславу Лему Нобелевской премии. Подошел автобус ненужного ей маршрута, и Ольга услышала крик. Оглянулась. К ней бежал невысокий мужчина в пальтишке, с тортом на вытянутых руках и с бутылкой водки в кармане, за ним гнались два офицера милиции и кричали:
— Задержите его, задержите!
Близорукая Ольга конечно не хотела вмешиваться в погоню за преступником, но человек с тортом был так похож на Чикатило, что Ольга все-таки исполнила свой гражданский долг — подставила ему ножку. Преступник упал прямо в грязь, где шляпа, где ноги, где торт — можно себе представить. Подбежавшие милиционеры дико взглянули на Ольгу и успели вскочить в отходящий автобус.
Автобус уехал.
Ольга осталась наедине с мужчиной.
Ольга осталась наедине с мужчиной.
Мужчина был такой же близорукий. Одной рукой он искал в луже свои очки, со второй облизывал размазанный "Киевский торт". Ольге было очень неудобно, очень смешно и очень страшно — мужчина вполне имел право дать ей пощечину за такие дела, а удрать от мужчины с двумя полными сумками не было никакой возможности. Наконец мужчина нашел очки, выбрался из лужи и, сжимая кулаки, посмотрел на Ольгу. Конечно, это был не Чикатило, но Ольге он поразительно напоминал кого-то.