Журнал «Если», 1994 № 09
Шрифт:
— Призрак может заговорить только после великой жертвы кого-нибудь из смертного рода, — сказала королева. — Ты знаешь, что для этого нужна кровь, и ее нужно много больше, чем один человек может отдать и остаться в живых. Только тогда сможет он рассказать то, что ты сочинил, спеть твою песню.
Я сглотнул. Пальцы, вцепившиеся в арфу, стали ледяными. Умереть за рыцаря, за его даму и за свою песню я был не готов. Но я сам навлек на себя свою судьбу, трижды не вняв ее предостережениям. И все же я не верил, что умру; не так должна была закончиться
Я закрыл глаза и стал думать, забыв о дворце, золоте, пламени, красоте и уродстве, мрачных огнях.
Меня выбрали игроком. Охотник — за мою слабость, королева — за силу. Я не должен проиграть; а моя смерть — ее проигрыш. Она не должна потерять голубя.
— Сестра, — заговорило пламя, — твой певец молчит.
— Он просто помнит запрет и цену его молчания в этой стране. Он всего лишь осторожен, — сказала моя королева.
Воспоминания обрушились на меня, как удар. Перед закрытыми глазами развернулась сцена в лесу, и мне захотелось, чтобы я тоже смог пролить чашу в счет второго обещания королевы.
Она только что подсказала мне, как быть, но говорить предстояло мне. Я должен был сказать это, постаравшись не проиграть ни очка. Ради своей чести и чести королевы; потому что судьба, глупость и Охотник загнали нас сюда, а подвести королеву я не согласился бы ни за что на свете. Я чувствовал слабость, потому что едва избежал смерти, и противный холодок, потому что уже понял, чем придется за это поплатиться. Но если уж это — последний подвиг в моем менестрельстве, то пусть он будет великим…
— Госпожа, — начал я высоким стилем, принятым у меня на родине. В пышных одеждах стоял я перед блестящим эльфийским двором и впервые чувствовал себя настоящим принцем, посланником Земли, а не слугой. — Давайте изберем такой путь, при котором голубь сумел бы заговорить и исполнить свое предназначение, а ваш покорный слуга сохранить свою жизнь. Не выскажете ли вы свое высочайшее соизволение напомнить ваши собственные слова, произнесенные в том самом лесу, где господин Огонь затеял это дело?
— Соизволяем, — проговорила она.
— Пусть же голубь не принимает печальных даров от живых соплеменников, чтобы вернуть свой умерший голос, а примет от меня в дар мой!
Королева Эльфов всплеснула руками и победно рассмеялась.
— Так глаголят уста, не знающие лжи!
Охотник снова обрел свой эльфийский вид; надо
сказать, угрюмый и растерянный.
— К чему смех, сестра? Компромисс — все же не победа.
Она все еще улыбалась.
— Брат мой, ты воистину ничего не проиграл. Это я проиграла голос своего Рифмача, и я смиряюсь перед твоим искусством и мастерством. — Вот только выглядела она отнюдь не смиренно — горделивая и явно довольная. — Я смеюсь тому дару, который выиграл для себя сегодня сам Рифмач, и тому, как ты помог ему в этом.
— «Уста, не знающие лжи?» — фыркнул Охотник.
— Вряд ли он поблагодарит тебя за это!
Я так и не успел спросить, пока голос еще был при мне, о чем они говорят. Госпожа моя
— Друг, — сказал я ему, — не позабудь слов, а то и голос тебе не поможет.
— Друг, — ответил он мне, и сердце у меня упало, едва я услышал свой собственный голос, — не сомневайся во мне.
Я закусил губу, чтобы сохранить достоинство. К такому повороту событий я не был готов.
Королева не просила меня остаться и поиграть. Я поклонился только ей — не Охотнику — повернулся и вышел из зала.
Все коридоры казались мне одинаковыми, одинаково разными. Наконец, я сел, привалившись к стене. Рядом никого не было. Я поднял арфу и заиграл. Звучала она так сладко, что я решился открыть рот. Словно железную палицу волочили по галечному берегу…
Я долго плакал, но наплакавшись, все-таки успокоился.
Я встал, поднял арфу и потащился дальше. Сумерки сменились утренним светом. Я услышал знакомое журчание фонтана и понял, что добрался домой.
Оказавшись в своих комнатах и закрыв дверь, я впервые после пира почувствовал себя в безопасности.
Даже снять плащ у меня не хватило сил. Потом служанка принесла вино и сыр. Она молчала, и я был благодарен за это.
Наверное, я спал. А когда проснулся, по саду уже протянулись предзакатные тени, а у моей постели стоял Охотник.
— Я ухожу, — сказал он без всяких предисловий, — отправляюсь путешествовать на некоторое время. — На нем был широкий черный плащ в точности под цвет волос. — Но за мной остались кое-какие долги.
Я с трудом поднялся на ноги, готовый встретиться с чем угодно. Но Охотник только рукой махнул.
— Это долг искусства, Рифмач. Я не могу оставить в мире незавершенную песню — это против всякой совести. Слушай, как было дальше. Король услышал песню голубя и преисполнился жалости, но вместе с тем и обрадовался. Он повернул назад, чуть не загнал коня и весь в мыле влетел во двор. А когда дворецкий вышел ему навстречу с кубком, король подхватил Виллима в седло и поцеловал в губы свой Прекрасный Цветок. Придворные просто онемели. Но вскоре все разъяснилось, и Элеанор без долгих уговоров согласилась остаться при дворе. Они с королем поженились в тот же день, когда ее мать спалили на костре за все ее злодеяния. — Охотник откинул волосы со лба и отвернулся. — Теперь за мной остался последний долг, — тихим, неприятным голосом произнес он. — Иди-ка сюда, дитя мое.
Наверное, моя служанка могла бы и не подчиняться Охотнику, но тихое позвякивание ключей показало, что она послушалась.
— Ты не имеешь права, — сказала она тонким, прерывающимся голосом. — То, что со мной случилось, не причинило тебе вреда.
— Да тебе-то откуда знать? — оскалился Охотник прямо-таки по-звериному. — Стой, где стоишь, Томас, — бросил он мне, не оборачиваясь, — не подходи, обожжешься.
Я готов был броситься на него, но все же остановился.