Журнал «Если», 1997 № 09

Брэдбери Рэй Дуглас

26. Слив таким образом воедино в мышлении россиян прошлое, настоящее и будущее, а также литературный язык с нелитературным, партия национал-лингвистов создаст условия для окончательного построения чего бы то ни было на территории нашей страны.

РУССКОЯЗЫЧНЫЕ!..…!…! И

ПОБЕДА — ЗА НАМИ!

Нет, господа! России предстоит,

Соединив

прошедшее с грядущим,

Создать, коль смею выразиться, вид,

Который называется присущим

Всем временам; и, став на свой гранит,

Имущим, так сказать, и неимущим

Открыть родник взаимного труда.

Надеюсь, вам понятно, господа?

А. К. Толстой

Чарльз Шеффилд

ЛЕДИ ИСЧЕЗАЕТ

В чем абсурдность картины?

Полковник Уолкер Брайнт стоит в дверях Отдела конечного хранения. Он улыбается и держит под мышкой книгу.

Ответ: картина абсурдна в целом. Полковник Брайнт — именно тот человек, кто назначил (вернее, сослал) меня в Отдел конечного хранения по причинам, которые он счел убедительными и достаточными. Но сам он никогда здесь не бывал. Его можно понять: Отдел расположен на шестом подземном этаже под зданием Разведывательного управления Вооруженных сил на военно-воздушной базе в Боллинге, в подвале, куда можно попасть только пешком и которого, если верить пульту управления в лифте, вообще не существует. Здесь обитают крысы, пауки и я.

Кроме того, Уолкер Брайнт улыбается только тогда, когда что-то обстоит не так; и я ни разу не видел, чтобы он читал что-либо, кроме разведывательных донесений и спортивных страничек газет. Полковник Брайнт с книгой — примерно то же самое, что мать Тереза с автоматом АК-47.

— Доброе утро, Джерри, — сказал он, бросил в рот мятный леденец, положил на стол книгу и уселся. — Я только что прикатил из Пентагона. Наверху чудесный весенний день.

— Откуда мне об этом знать! — Я вложил в свой ответ максимальный заряд сарказма, но у Брайнта непробиваемая носорожья шкура. Он всего лишь крякнул.

— Ты сам знаешь, Джерри, что тебя перевели сюда не для того, чтобы испортить жизнь. Я сделал это для твоего же блага: пользуйся простором и полной свободой. В общем, я узнал кое-что небезынтересное для тебя.

Проработав с человеком достаточно долго, учишься улавливать скрытый смысл его речей. «Кое-что небезынтересное для тебя» означало: «Я понятия не имею, в чем тут дело. Может, хоть ты разберешься?».

Я подался вперед и взял со стола его книгу. Это был «Человек-невидимка» Герберта Уэллса.

— Вы это читаете? — Я не называю Уолкера Брайнта «сэр», хоть режьте меня, и он, как ни странно, не протестует.

— Конечно, — кивнул он.

— Прямо так и читаете, сами?

— Пока только пролистал. На первый взгляд, не больно интересно, но я все равно собираюсь прочесть книгу толком, как только выкрою время.

Я подметил, что книга библиотечная и взята три дня назад. Если она имела отношение к нашей

встрече, то полковник Брайнт владел новостью, представляющей для меня интерес, уже не меньше трех дней.

— О книге мне сказал генерал Аттуотер, — продолжил он, неодобрительно поглядывая на цитату из Суинберна, которую я повесил на стену своего кабинета: «Сюда уходят годы, отмирая, в лохмотьях бед». Я решил, что это — подходящий девиз для Отдела конечного хранения, все равно, что «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

— Генерал у нас эрудит, вроде тебя. Я подумал, что уж ты-то непременно читал «Человека-невидимку». Ты ведь все время читаешь.

Смысл последнего высказывания гласил: «Ты слишком много читаешь, Джерри Маседо, потому твоя башка и набита всякой чепухой, вроде этой надписи на стене».

— Читал, — сознался я.

Наш разговор принимал чудной оборот. Генерал Джонас Аттуотер принадлежал к военно-воздушным силам и возглавлял целых три из числа крупнейших «черных» программ — тайных разработок с собственным колоссальным бюджетом, о которых понятия не имел американский налогоплательщик.

— Тогда ты знаешь, что тут рассказано о парне, который что-то принимает и становится невидимым, — сказал Брайнт. — Трое ученых из светил, работающих на генерала Аттуотера, сегодня утром на совещании утверждали, что с точки зрения науки это невозможно. Мне стало любопытно, что скажешь ты.

— Я согласен с учеными.

Видя его разочарование, я взялся объяснять:

— Поразмыслите об этом минуту-другую — и сами поймете, почему это невозможно. Тут даже не надо вдаваться в физику. Лекарство должно так изменить ткани человеческого тела, чтобы коэффициент отражения у него стал таким же, каким обладает воздух. Тогда ваше тело не будет поглощать и рассеивать свет. Свет начнет проходить сквозь вас, не отражаясь, не преломляясь, вообще никак не изменяясь. Но если ваши глаза не поглощают свет, вы становитесь слепцом, потому что зрение — результат воздействия света на сетчатку. А пища, которую вы съели и которой надо перевариться? Было бы видно, как она претерпевает изменения в вашем пищеварительном тракте, попадая из пищевода в желудок, а оттуда в кишечник. Увы, полковник, все это — фантазии чистой воды.

— Видимо, да. — Мои слова его не очень расстроили. — Я тебя понял: невозможно, и точка. — Он встал. — Поднимемся ненадолго ко мне в кабинет. Я тебе кое-что покажу — если ты, конечно, не слишком занят.

Смотря что понимать под словом «занят»… Как всегда по утрам, я просматривал готовящиеся к печати данные по физическим наблюдениям. С конденсатами Боза-Эйнштейна и макроскопическими квантовыми системами творилось что-то странное, но процесс протекал так стремительно, что мне пока что было трудно в нем разобраться. Каждый день происходило что-то новое. Через неделю-другую должна была появиться обобщающая статья, после которой многое встанет на свои места. Я не питал надежд сказать свое слово в этой сфере, поэтому мог отложить чтение и проследовать за Брайнтом на верхний этаж. «Я тебе кое-что покажу» прозвучало почти как «Эврика!». Я терялся в догадках.

Подчиненные полковника не обратили на меня внимания. Сам Брайнт никогда ко мне не спускался, но довольно часто вызывал к себе наверх. Как ни страшно об этом подумать, полковник, кажется, питает ко мне симпатию. Что еще хуже, я тоже ему симпатизирую. По-моему, в глубине его души кроется печаль.

Мы прошли к нему в кабинет. Он запер дверь и жестом предложил сесть. Можно было подумать, что мы по-прежнему находимся на одном из подвальных этажей: в этом кабинете проводились совещания настолько секретные, что ни о каких окнах не могло идти речи.