Журнал «Если», 1998 № 03
Шрифт:
26. Что можно почерпнуть из сора
Самое лучшее средство, как обзавестись чувством перспективы, — это проваляться несколько тысячелетий в песке. Что-то внутри меня смягчилось за тысячелетия, истекшие после моих приключений в Нью-Мексико, каковые, как я теперь понимаю, имели место еще до Четвертой древнеегипетской династии — хотя, с другой стороны, гораздо позже ее. Главное, не позволять датам вас дурачить.
Если Иззи чему-то меня научил, так это истине, что время на часах — совсем не то, за что мы его принимаем. Иногда пять часов
Скажем, на Сандулеке, где я сейчас обитаю, температура поверхности в триста-четыреста раз выше, чем на Земле или на Марсе. Как-никак, наш Санди превратился в сверхновую и скукожился в нейтронную звезду, так что здесь вся тысяча по Кельвину — и это в тени! Поэтому события разворачиваются здесь быстро. По земным меркам, жизнь достойного гражданина Сандулека длится квадриллионную долю секунды, но здесь это очень долго. Вы скажете, что такая пропасть не может быть преодолена, что землянам и сандулеанам друг с другом не общаться, — и будете правы, только надо учесть, что в нашей Вселенной нет абсолютных стандартов. У нас скользящая шкала. И до чего скользкая!
Правильно сказал землянин Протагор: «Человек есть мера всех вещей». Ну, не сам человек — зачем такой антропоцентризм? — а Разум. Все эти шкалы, числа, научные законы — всего лишь выражение чего-то такого, что в действительности принадлежит к сфере Сознания. Оно все это создало, а теперь взвешивает, сравнивает, подгоняет, объясняет, меняет. Вот вам и объяснение «оп-ля». Поэтому Шаман — такая страшная угроза даже на расстоянии пары сотен миллионов миль; скорость света не является предельной скоростью во Вселенной, если вам под силу сделать «оп-ля». Природа гораздо гибче, уверяю вас.
Взгляните на сор в водовороте.
27. Дуализм
— Мэл! Это ты, Мэл? Абу-аль-Хаул? — Шепот Сарвадуки долетал до меня откуда-то сбоку. За спиной у него высилась пирамида Хефрена, а также Лила Кодзи и два верблюда, привязанные к камню. — Прямо не верится, что я вез тебя в своем «фольксвагене» по сороковой автостраде. Так это ты? Иззи называет тебя Отцом Страха, предшественником самих фараонов. Говорит, будто это ты выделил ДНК из первичного бульона и довел нас до теперешнего состояния. Мол, ты прародитель всей жизни на Земле. Иззовидение, понимаешь! Это правда? В Нью-Мексико и Техасе ты показался мне не таким. Надеюсь, я не оскорбил тебя своими речами и делами, о, Великий!
— Вы обращаетесь к большому камню, сэр, — сказала Лила. Сарвадука проигнорировал ее.
— Сам Иззи не смог приехать, о, Ужасный! Его задержали местные власти. Они приняли его за террориста, но он сказал, что беспокоиться не о чем. Он попросил передать тебе следующее, Великий, Древний и Невыразимый! Во-первых, он приносит извинения, что все сработало не совсем так, как он предполагал…
— Во-первых, во-вторых! — Лила Кодзи хлопнула
— Цыц! — прошипел Сарвадука. Лила недовольно заворчала. — Во-первых, — продолжил он, — Иззи хотел, чтобы сандулеане спасли тебя от Шамана, а не забрасывали далеко-далеко от Земли. Тут вышла накладка. Он приносит тебе свои извинения, Величайший.
— Куда ж ему деваться? — опять вмешалась Лила. — А в каком смысле «далеко-далеко»? Вот еще дуалист на мою голову!
— Никакой я не дуалист. Я твой работодатель. Сама не знаешь, что болтаешь, Лила. Мэл Беллоу находится сейчас в межзвездном пространстве.
— А я думала, что ты называешь его Сфинксом.
— Да и нет.
— Дуализм!
— Цыц, дура! — рявкнул Сарвадука и тут же перешел на елейный тон. — Во-вторых, Иззи просит, чтобы ты употребил свою огромную силу и перенес в Эль-Гизу Джонни Абилена с его «Косарями». Это единственный способ спасти тебя от вечного рабства у Шамана, по совместительству — Тутмоса IV.
— Опять дуализм.
— Милостивый и Всемогущий Абу-аль-Хаул, умоляю, заставь эту шлюху заткнуться!
28. Кто я?
Я встрепенулся, как будто меня разбудили среди ночи.
— Кто я?
Напротив меня сидел Цыган — банан с наполовину спущенной кожурой, уродливый человеческий торс с торчащим наружу клубком щупалец, напоминающим глистов в бычьем брюхе. Цыган не двигался, Нора, молча сидевшая рядом, тоже. Ее рот был слегка приоткрыт, она тупо смотрела мимо меня. Нора была обнажена, она сохранила человеческий облик, ее длинные волосы закрывали лицо, плечи, грудь. Я дотронулся до ее руки. Она была холодной.
Из кухни доносились разнообразные звуки, издаваемые посудомоечной машиной; иногда к ним добавлялся стук, как в засоренной водопроводной трубе; после стука все кафе сотрясалось. Всякий раз пейзаж за окном менялся: звезды начинали мерцать под другими углами, сгущались или, наоборот, рассеивались, образовывали кольца или располагались слоями, как ингредиенты коктейля. Мы пролетали мимо мерцающих сгустков, похожих на замерзшую слизь, из яркого света ныряли в смоляные потемки.
Среди звяканья приборов можно было расслышать глухое ворчание Шамана.
— Нора, — позвал я.
Шум в кухне внезапно стих, и в двери появился Шаман. Его белые штаны были теперь покрыты жирными пятнами. Он сжимал в кулаке гаечный ключ и имел усталый вид.
— Ты — это я, паршивец.
Я опять упал на стул. Он сделал несколько шагов в моем направлении и пролаял:
— Тебя здесь нет, понял?
Я сразу пропал. В Сахаре была ночь. Краем глаза я успел увидеть, как Шаман подходит ближе и прикасается к затычке у меня в башке чем-то вроде пестика для колки льда. Он сделал это без всякого воодушевления, словно уже дюжину раз пытался и потерял всякую надежду на успех. Потом он похлопал Нору и Цыгана (не знаю уж, по какому месту он похлопал Цыгана), чтобы проверить, сохранили ли они чувствительность. Результат был отрицательным. Тогда он в полнейшем унынии вернулся в кухню, к посудомоечной машине.