Журнал «Если», 2000 № 07
Шрифт:
И Авельянеда ушел.
Санчо посмотрел на поднос в своей руке. Посмотрел Авельянеде вслед.
Если допустить, что письмо написал не сеньор Авельянеда… А судя по его реакции, так оно и есть…
Или он хороший актер?
Кто его знает. Но если письмо написал все-таки не сеньор Авельянеда…
Санчо посмотрел на Карраско.
И Алонсо перевел взгляд на Карраско.
И Альдонса смотрела на Карраско, и Фелиса, притаившаяся у дверей, смотрела на Карраско. Прошла минута, другая, Карраско жарился под этими взглядами, будто на медленном огне, но делал вид, что ничего не замечает. Героически запихивал себе в глотку кусок
Поперхнулся.
Закашлялся.
Встал. Огляделся, будто загнанная в угол мышь, часто задышал.
— Алонсо? Алонсо?! Вы же знали моего отца! Вы же меня знаете с детства! Вы же знаете… И теперь вы смотрите так, будто я… Да как вам не стыдно! Пусть этот Санчо знает меня всего неделю… пусть сеньора Альдонса терпеть меня не может… но вы-то?! Как вы могли… подумать?! Обо мне?! Что мне теперь делать, после того, как на меня пало такое подозрение? Что мне, повеситься? Да, я не хотел, чтобы вы уходили! Я и сейчас не хочу! И честно могу сказать вам в глаза: лучше бы вам никуда не ходить! Вот вы не говорите вслух об этой легенде, легенде вашего рода, но я знаю, вы в нее немножечко верите… Как наивный Панса немножечко верит в свое губернаторство. А вы говорите себе: ничего, что все мои предки потерпели неудачу. Ничего, что историю Дон Кихота называют «блестящим и подробным отчетом о крушении иллюзий». Ничего, думаете вы, я попробую, может быть, у меня получится… Но это тоже иллюзия! Быть оптимистом в наши дни — это так унизительно… Сеньор Алонсо, мне будет больно, если вас затопчет какое-нибудь стадо свиней! Я люблю вас… а за дружбу, за сочувствие вот такая плата. Да, может быть, этот Санчо все придумал, сам написал письмо и морочит вам голову! А вы… Прощайте.
И он быстро, почти бегом, вышел.
Алонсо только сейчас ощутил, до какой степени он устал за эти дни.
Он уязвим сегодня. Не надо было устраивать этого прощального вечера; он поддался слабости. Ему захотелось увидеть разоблаченного анонима…
А может быть, он преувеличил свою силу. Потому что, поддавшись эйфории, поверил, что сможет уверить, сможет убедить даже их — Авельянеду, Карраско — в правильности своего пути.
Заведомо невыполнимая задача. Они и не должны понимать Дон Кихота. Дон Кихоту суждено быть непонятым…
А теперь еще и предательство, которое, он, уходя, оставляет за спиной.
Но неужели предатель все-таки Санчо?!
— Нет, — сказал под его взглядом Панса. — Сеньор Алонсо… Я ведь сроду не видел столько денег сразу. Я мог бы оставить их себе и ничего вам не говорить. Сеньор Алонсо, я клянусь моим батюшкой, который дал мне имя Санчо, я клянусь моим островом, которого у меня никогда не будет, клянусь моими мальчишками, которые остались дома, — я не соврал вам. Это письмо написал не я…
Алонсо молчал.
— Ради Бога, сеньор и господин мой… Вы действительно могли подумать…
— Письмо написал не ты, — сквозь зубы сказал Алонсо, — но, если отставить в сторону подлость и подкуп… Все вы готовы подписаться под этим письмом. Все вы не хотите, чтобы я шел. Ты, Санчо, идешь со мной без радости — только потому, что ты верен… Авельянеда завидует, Карраско сочувствует. Никто не понимает, зачем Дон Кихоту отправляться в странствия… Бритвенный тазик на голову — смешно? …Он подошел к Дон Кихоту, выхватил у него копье, сломал его на куски и одним из них принялся так колотить нашего рыцаря, что, несмотря
— Фелиса, — ласково спросил Санчо, — а у тебя никогда не возникало мысли удержать подольше столь любимого тобой хозяина?
Фелиса бросила быстрый взгляд на Альдонсу.
— У меня сроду не было таких денег, любезный Санчо. Так что я тут ни при чем.
— Огромное хрюкающее стадо налетело и, не выказав никакого уважения ни к Дон Кихоту, ни к Санчо, прошлось ногами по обоим… Своим стремительным набегом полчище свиней привело в смятение и потоптало седло, доспехи, Серого, Росинанта, Санчо Пансу и Дон Кихота… —негромко проговорил Алонсо.
— Хватит, хозяин, — Санчо поежился. — Не стоит… В конце концов, вовсе не обязательно, что нас будут топтать свиньи. Возможно, парой тумаков дело и ограничится.
— Не лучше ли сидеть спокойно дома, чем бродить по свету в поисках птичьего молока, ведь вы знаете — бывает, собираешься обстричь овцу, смотришь — тебя самого обстригли… — продолжал Алонсо. — Альдонса… Скажи, ты тоже не понимаешь — зачем все это? Скажи…
И она сказала.
— Я люблю его. Все слышали?
Молчание. Притихла в уголке Фелиса.
— Я люблю его… таким, какой он есть. Я люблю Алонсо, а не Дон Кихота! А он уйдет в странствия, чтобы любить Дульсинею, которой не существует.
Она видела, как напрягся Алонсо.
И прекрасно понимала, что имеет сейчас над ним… Возможно, именно сейчас, впервые в жизни, она имеет над ним реальную власть.
— Дульсинеи не существует, — громче повторила Альдонса. — Дульсинея — миф… Красота ее сверхчеловеческая, ибо все невозможные и химерические атрибуты красоты, которыми поэты наделяют своих дам, в ней стали действительностью: ее волосы — золото, чело — Елисейские поля, брови — небесные радуги, очи — солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, зубы — жемчуг, шея — алебастр, перси — мрамор, руки — слоновая кость, белизна кожи — снег… — Альдонса перевела дыхание.
— Именем прекрасной Дульсинеи нам — Альдонсам, Терезам, Люсиндам — суждено быть когда-то покинутыми. Это несправедливо, но, возможно, это правильно. Мы — это мы, а Дульсинея — воплощенная тоска по недостижимому.
Она перевела дыхание. Алонсо ждал.
— Они все, — Альдонса обвела широким жестом портреты, — они все… помнили о Дульсинее. Которой нет. Донкихотство… человек с копьем, бредущий по дороге… да это та же Дульсинея для человечества. То, бессмысленное, порой красивое до глупости, без которого не может существовать человек, если он, конечно, не скотина. Алонсо, если ты не вернешься, мне незачем будет жить. Собственно, это все, что я хотела сказать. Еще будут вопросы?
Все молчали.
— А раз вопросов нет, — буднично сообщила Альдонса, — то предлагаю разойтись по кроватям. Время позднее, завтра рано вставать. Санчо, мы вместе проверим поклажу. Фелиса, прибирай со стола, да живее. По-видимому, тайну письма, соблазнившего нашего Санчо, нам так и не суждено узнать. Давайте посчитаем, что его написал злой волшебник, завидующий нашему рыцарю, — она устало усмехнулась.
Завтра…
Нет, уже сегодня.