Журнал «Если», 2000 № 07
Шрифт:
— Это же Земля! — очарованно вскричал он.
— ИхЗемля.
— Совсем как наша. Америка, Африка…
— Очертания немного не те, вон видите там, на южной оконечности…
— Никаких различий не нахожу.
— Мадагаскар намного меньше.
— Опять облака сомкнулись, — Пейли никак не мог насмотреться. — Невероятное зрелище!
— Подумайте, — добродушно пробасил Свенсон, — сколько во Вселенной должно быть абсолютно непохожих друг на друга звездных систем, чтобы творческая мысль природы пошла по второму кругу. Да у вас просто в голове никак не уложится, какое бесчисленное множество различных миров существует на свете — потому-то эта планета и кажется вам чудом.
— А звезды… — произнес Пейли, размышляя вслух: — Я хочу сказать: звезды, которые они на самом деле видят оттуда, из своегоЛондона — те же, что и у нас?
Свенсон
— Примерно, — заявил он. — Приблизительное сходство имеется. Но, — решил он дать разъяснения, — мы толком еще ничего не знаем. Помните, ваша экспедиция — лишь десятая или одиннадцатая. Ведь, откровенно говоря, это всего лишь прошлое. Зачем таскаться в былое, когда можешь попасть в грядущее?
— Историю необходимо проверить, — проговорил Пейли, слегка заикаясь. Цель экспедиции внезапно показалась ему полной ерундой: как он только решился сорвать с места всю эту технику и Свенсона, специалиста высочайшей квалификации, ради довольно-таки банальной гипотезы. — Я должен выяснить, действительно ли Уильям Шекспир написал все те пьесы.
Свенсон, как и ожидал Пейли, презрительно фыркнул:
— Замечательная идея, просто прелесть. В этом году его юбилей, а вы, значит, решили доказать, что праздновать нечего. Правда, — добавил он, — я в таких вещах не знаток. На поэзию у меня никогда не хватало времени. Ага-а-а, — отстранив Пейли, он почти прижался лицом к экрану, пристально вглядываясь. Казалось, незримая рука перевернула страницу атласа: теперь на них наплывала Европа. — А теперь, — объявил Свенсон, — пошла совсем уж ювелирная работа, — и начал давать команды. Затем склонился к Пейли, буквально нависнув над ним:
— Вам, случайно, не пора собираться?
Пейли покраснел от стыда: все это долгое время, пока корабль был спеленут темными бинтами космоса, он пробездельничал и вот теперь, накануне прибытия, вынужден был готовиться наспех. Сбросив комбинезон, он достал из шкафа костюм елизаветинского щеголя. Рубашка, узкие брюки-трико, гульфик, дублет, шляпа французского фасона с пером, сапоги с прорезями. Одежда была изготовлена из синтетических материалов, неотличимых от старинных тканей, а обувь сшита вручную из добротной натуральной кожи. Также имелась дорожная сума с двойным дном, под которым была спрятана крохотная рация-маяк для двусторонней связи. Правда, если возникнут проблемы, толку от этого устройства будет немного: Свенсону строго-настрого приказано вернуться за Пейли лишь по истечении года. Маяк просто должен указывать, где находится гость — по сути, нелегальный пассажир планеты. Высадив Пейли, Свенсон углубится в космические просторы: надо снять профессора Шимминса с Ф-78 и доктора Гуан Мо Чэна — с Г-210, а на обратном пути придет пора подобрать Пейли. Проверив маяк, Пейли покопался в содержимом честного, открытого отделения своей сумы: главным его богатством было собрание произведений Уильяма Шекспира — правда, неполное, за вычетом ранних. Пейли вез с собой лишь шесть вещей, которые пока что не написаны здесь, в 1595 году от Рождества Христова на Земле — Б-303. Это была абсолютная копия факсимильного издания первого фолио; бумага также являлась точной подделкой тех твердых шершавых листов, на которых писали драматурги елизаветинской эпохи. Остальное имущество Пейли составляли профилактические порошки в льняных мешочках да золотые монеты…
— Что ж, — произнес Свенсон с еле ощутимым волнением в голосе, — принимай нас, Англия.
Пейли окинул взглядом знакомые речные долины — Тиз, Хамбер, Темза… Сглотнув, торопливо принялся выполнять отрепетированный предпосадочный регламент.
— Начинаю отсчет, — сказал Свенсон.
— Тогда давайте попрощаемся, — промямлил Пейли.
— Вероятно, вы сядете в бассейне Темзы, — сказал Свенсон. — Аи revoir [12] — не «прощайте». Надеюсь, вы докажете то, что хотите доказать.
12
Аи revoir (фр.) — до свидания.
Пейли пролез, уселся в кресло «челнока», проверил управление — все элементарно. Ждать запуска пришлось, как ему показалось, целую вечность. Он криво ухмыльнулся, вообразив себя со стороны — елизаветинский щеголь, стиснувший штурвал миниатюрного реактивного самолета. Пейли сделал фонетическую зарядку на елизаветинские гласные. Мысленно пролистал свою вымышленную биографию: молодой человек из Нориджа с театральными амбициями («Я написал полдюжины добрых иронических пьес, не изволите ли почитать?»). Механический голос, гулко отдаваясь в крохотной кабине челнока, отсчитывал последние секунды. «Четыре. Три. Два. Один».
«Ноль».
Здравствуй, Лондон, я иду к тебе!
Хотя Пейли приземлился намного выше города, пешая прогулка только взбодрила его. Все полевые тропки и перелазы через изгороди были отлично видны в свете луны. Тут и там стояли мирно дремлющие крестьянские хижины. Один раз Пейли послышалось, что вдали кто-то насвистывает песенку. Другой раз ему почудился звон башенных часов. Он понятия не имел, какой сейчас месяц, день и точное время суток, но прикинул, что на дворе сейчас конец весны и, следовательно, до рассвета еще часа три. Насчет года он не сомневался — по словам Свенсона, то был 1595-й. Время шло здесь с той же скоростью, как и на настоящей Земле. Два года назад Свенсон делал рейс в Московию, тогда год был 1593-й. Шагая по тропам, Пейли с удовольствием вдыхал вкусный, пропахший цветами воздух и лишь порой ежился, когда натыкался взглядом на незнакомые созвездия в небесах. Он нашел Кассиопею, начертанную пьяной рукой, но другие звездные узоры видел в первый раз. А вдруг древние были правы, и звезды действительно влияют на ход истории? Похож ли этот елизаветинский Лондон, созерцающий над собой неведомые подлинной Земле звезды, на тот город, который известен Пейли лишь по книгам? Что ж, скоро он узнает все сам.
Лондон не навалился на него чудищем из серого камня. Он обступал Пейли постепенно, деликатно. Дома, стоящие среди деревьев и посреди полей — фешенебельные богатые пригороды. И вдруг — немым трубным зовом на фоне заходящей луны — Тауэр. Затем — тесно сгрудившиеся вдоль улочек, крепко спящие дома. Пейли вдохнул запах этого летнего Лондона и нашел его неприятным. В нем смешались ароматы заношенных лохмотьев, жира и грязи; одновременно этот запах был уже знаком Пейли по тому дню, когда он слетал крылобусом на Борнео и робко переступил границу джунглей. Да, Лондон, как ни странно, пах джунглями. И, словно в подтверждение этой догадки, издали донесся вой — правда, собачий.
Тут раздался человеческий голос и цоканье подкованных сапог о булыжники. «Четыре часа, ясное утро». Пейли инстинктивно юркнул в закоулок, распластался, как распятый, на сырой стене. Показываться людям было пока рано. Он посмаковал гласные в крике ночного сторожа — больше похоже на американский английский, чем на выговор современных англичан. Затем, наконец-то узнав время и машинально потянувшись подвести стрелки часов на своем запястье — и спохватившись, что часов нет и быть не может, — Пейли задумался, чем бы заняться до наступления дня. Портье в местных отелях явно не дежурят по ночам. Потеребив черную бородку, которую отращивал три месяца, Пейли решил, не теряя времени, приступить к своим ученым занятиям и прогуляться до Шордича, где находился театр «Глобус». Согласно историческим источникам, это новое, красивое здание располагалось вне Сити, на территории, куда не доставали руки Городского совета, известного ненавистника пьесы и актеров. Зуд первооткрывателя, ненасытная жажда знаний охватили Пейли, заставив его позабыть о холодном утреннем ветре. Лондон своих времен он знал хорошо, но это не очень-то помогало ему ориентироваться. Наудачу он зашагал на север и вскоре миновал Минориз, Хаундздич, Епископские ворота; несколько раз его едва не стошнило от вони псарного двора. Издали долетал еще более сильный и насыщенный, совсем уж нечистый, непристойный запах. «Наверно, Флитдич, будущая Флит-стрит», — решил Пейли. Достав из сумки щепотку порошка, он высыпал его на язык, чтобы унять тошноту.