Журнал «Если», 2001 № 09
Шрифт:
В общем, как ответил Мартовский Заяц на вопрос Алисы: «Что вы будете делать, когда закончатся чистые чашки?» — «Мне эта тема неприятна!»
Хозяйка дома не собиралась обсуждать с питомцем достоинства и недостатки своих соплеменников. Продемонстрировав Дужкину плетку, она смягчилась и добавила:
— Но я надеюсь, ты будешь паинькой. Тебе у меня очень понравится. Верно?
— Конечно, — мрачно ответил Дужкин.
Розалинда оказалась живым, проворным чудовищем. Собирая на стол, она виртуозно орудовала своими малоподвижными лапами, резво скакала по гостиной и
На ужин Саша получил сладкую плюшку, похожую на поджаренную шапку-ушанку, и полуведерную чашку какао. За примерное поведение он был на время выпущен из клетки и даже удостоился чести сидеть за одним столом с хозяйкой дома.
Попивая какао со сливками, Дужкин, как кот на завалинке, жмурился от удовольствия и старался ни о чем не думать. Не глядя на динозавра, он снова представлял себя в гостиной у Розалии, той обаятельной Розалии, к которой он поочередно испытывал два взаимоисключающих вида любви: почтительную сыновью и менее почтительную — мужскую. Ощущение, что он никуда и не улетал, добавляла большая картина, которая висела как раз напротив него. Это была абстрактная живопись с преобладанием зеленого цвета. Что на ней изображено, Саша не знал, но догадывался, что, скорее всего, это портрет хозяйки дома.
— Тебе нравится эта картина? — перехватив его взгляд, равнодушно поинтересовалась Розалинда.
— Так, ничего себе, — ответил Дужкин и на всякий случай отвел взгляд.
— Это мой портрет. Художник говорил, что вложил в него всю свою душу. Ты видишь здесь его душу?
Саша почесал затылок, поискал глазами на огромном холсте хотя бы что-то, отдаленно напоминающее душу художника, и, ничего не найдя, осторожно ответил:
— Я не знаю, как она выглядит.
— Ты прав, — мрачновато произнесла хозяйка дома. — Этот пройдоха наврал. Нет здесь никакой души, но картина мне по душе. Она закрывает грязное пятно на стене. Раньше я думала, что душу лучше вкладывать в друзей и близких. Мне говорили, что она там дольше сохраняется. Это вранье. Однажды я сделала такое вложение. Этот негодяй и бездельник тратил мою душу направо и налево. Он топтал ее, отщипывал от моей души большие куски и раздавал своим таким же непутевым друзьям. Но в один прекрасный момент он проснулся и обнаружил, что моей души больше нет, она кончилась. И тогда этот подонок пришел ко мне и потребовал, чтобы я вложила в него еще хотя бы что-нибудь. Но у меня тоже ничего не осталось. Здесь-то мне и открылась истинная правда об этом типе.
С тех пор я не желаю иметь дела со всеми этими художниками.
— А у вас тоже есть художники? — не удержался от вопроса Дужкин.
— Хм, — громко прихлебывая, хмыкнула Розалинда и вдруг спросила: — Вкусно?
— Угу, — ответил Саша, стараясь восстановить в голове мысленный образ своей прежней опекунши.
— Кстати, как тебя зовут? — поинтересовалась Розалинда и мастерски швырнула в пасть огромную плюшку.
— Александр, — вздохнул Дужкин.
— Какое гадкое имя, — беззлобно проговорила хозяйка дома. — К тому же слишком длинное. Я буду звать тебя Дружком. На мой взгляд, очень симпатично — Дружок. Тебе нравится?
Саша едва не поперхнулся от обиды, но положение не позволяло ему выказывать недовольство, и он промолчал.
— Я тебя спрашиваю, нравится? — зловеще повторила Розалинда.
— Нравится, —
— Не слышу, — повысила голос хозяйка дома. — Если хочешь, я научу тебя, как надо отвечать. Вон плетка висит.
— Нравится! — проорал Саша.
— Ничего, понравится, — весело проговорила Розалинда. — А меня ты можешь звать просто Роза. Ну что, будем дружить?
— Будем, — ответил Дужкин и одними губами добавил: — Куда же денешься.
— Не слышу. Будем?
— Будем! — еще громче заорал Саша и поскорее набил рот плюшкой.
— Вот и молодец, Дружок, — похвалила хозяйка. — Будь паинькой, и я разрешу тебе свободно жить в доме. Я женщина честная и не собираюсь никого мучить.
— А свободно — это как? — поинтересовался Дужкин. — Будете меня на цепочке водить гулять или отпускать одного?
— Гулять, мы еще посмотрим. А вообще, свободно — и все, — уклончиво ответила Розалинда. — Вы же, гомо, ничего не понимаете в свободе. Дай вам волю, вы такого нагородите. А в клетке — пожалуйста, чувствуй себя свободным сколько угодно. Там тебя никто не тронет. Вот если бы ты попал к моим соседям, тебя бы в первый же день замучили дети. У них уже штук пятнадцать таких перебывало. Всех детишки передушили. Как начнут играть: то случайно наступят, то руку или ногу сломают, то игрушкой голову проломят. А уж как кормят! Тьфу! Тухлой рыбой, картофельными очистками и хлебными корками. Так что, благодари Бога, что ты попал ко мне. Полгодика поживешь, станешь таким же толстым, как я. — Хозяйка дома похлопала себя по бронированному брюху и закончила: — А через год-два тебя из клетки не вытащишь.
— Вы же обещали меня не запирать, — напомнил Саша.
— Сам не захочешь, дурачок, — пояснила Розалинда. — У меня уже жил один гомо. Царствие ему небесное. Поклонник в темноте не заметил его и немного покалечил. Так после этого его из клетки нельзя было и калачом выманить. Все время валялся на подстилке. Я и не запирала его. Бывало говорю ему: «Дружок, иди ко мне». А он: «Мне здесь лучше, уютнее».
— Его тоже Дружком звали? — спросил Дужкин.
— Да, — с грустью ответила хозяйка дома. — В его честь я тебя и назвала. Любила его как родного сына. Он мне и песенки пел. Такие иногда похабные, что я не знала, куда деться.
— Ну ладно, спасибо за ужин, — проговорил Саша и сполз со стула. — Пойду к себе.
— Иди-иди, Дружок, — махнула лапой Розалинда. — Вижу, подружимся мы с тобой.
Как когда-то давно поучал писец ассирийского царя Синахериба: «Не следует слишком часто навещать своего друга, дабы он не пресытился тобой и не возненавидел тебя». Похоже, мудрый писец на собственной шкуре испытал все тяготы дружбы и таким образом предостерегал своих не совсем разумных друзей. Ведь по-дружески ничего не стоит сказать гадость, подложить свинью и даже дать оплеуху. На друге можно сорвать зло — он поймет. При друге удобно безбожно врать — он ни за что не выдаст. Друга можно мучить днем и ночью, а иначе зачем он нужен? Друг, как в песне поется, подарит вам свою девушку, если у вас ее нет. И уступит, опять же по песням, место в шлюпке или полезет с вами в горы, даже если он никогда выше девятого этажа не поднимался. В общем, друг — это что-то феноменально покорное и бессловесное, вроде старой деревенской Сивки.