Журнал «Если», 2004 № 9
Шрифт:
Ну и продали за пару месяцев.
Квартиру купил иностранец. Сейчас, говорят, в этом нет ничего удивительного — если живут здесь подолгу, то и покупают, чтобы не тратиться на гостиницы и не скитаться по чужим углам. А у Алевтины Антоновны хоть и запущенная, без ремонта, но очень удобная двухкомнатная квартира. И место удачное: зелено, почти в центре.
Артем, деливший с Алевтиной Антоновной маленькую лестничную площадку, заранее подготовил себя к евроремонту, который непременно затеет новый сосед (немец, как говорила консьержка). Может быть, эта безропотная готовность помогла ему сравнительно легко пережить месяц июль, когда
Наступил август. Начались вступительные экзамены, и Артему стало не до прогулок по парку. Тем временем пол на лестничной площадке вымыли, стены заново выкрасили и даже общественный потолок слегка побелили. Артем подумал, что предположительно-немец, наверное, не такой уж плохой человек. Впрочем, это не имело значения: бронированная дверь с миниатюрным объективом была единственным доступным фрагментом жизни соседа. И Артем, никогда не знавшийся близко даже с общительной Алевтиной Антоновной, был очень рад установившейся между ними дистанции.
Сосед оказался бесшумным. Алевтина Антоновна, будучи глуховатой, иногда донимала Антона ревом включенного телевизора; с окончанием соседского ремонта однокомнатная квартирка Артема сделалась самым тихим местом на земле. Редко-редко из-за стены доносились обрывки странной музыки на низких частотах, но не раньше восьми утра и никогда позже десяти часов вечера. А потому Артем, который обычно возвращался из института усталым и выпотрошенным, мог сколько угодно лежать на диване, установленном под «соседской» стеной, читать или смотреть в потолок.
Видимо, октябрь, дожди и резкие перемены атмосферного давления стали причиной несвойственной ему хандры. Он думал, что работа, всегда приносившая ему радость, забирает и здоровье; о том, что он потолстел в последнее время — к сорока годам окажется обрюзгшим, лысеющим толстяком. О том, что побаливает печень.
Странное дело: часто, впав в полудрему, он начинал думать о соседе. О том, как тот ходит, бесшумно перемещается по свежеотремонтированной квартире. Он будто воочию видел соседские тапочки из натуральной кожи — как они ступают по сверкающему ламинату прихожей, по паркету гостиной, по пробковому покрытию спальни. Сосед садится на низкий диванчик, набивает трубку и закуривает. Лежа с закрытыми глазами, уткнувшись носом в маленький бормочущий радиоприемник на подушке, Артем ясно видел, как сосед улыбается, и красный огонек трубки подсвечивает узкое, хищное, в глубоких морщинах лицо…
Сосед виделся засыпающему Артему три или четыре вечера подряд. На пятое утро они встретились в лифте, чего прежде никогда не бывало. От предположительно-немца пахло свежо и мощно, и Артем вспомнил, что на шлейф этого дорогого запаха ему
Сосед улыбался. Он был совершенно такой, как представлялось Артему. У него была рыжеватая бородка, длинный тонкий нос и рябоватые, в бледных веснушках, щеки.
— Гутен таг!
— Гутен таг, — пробормотал в ответ Артем.
И больше они не сказали друг другу ни слова.
Тот день оказался особенно трудным. Студенты раздражали, начальство вело себя по-хамски. К восьми часам Артем едва закончил проверку письменных работ, в большинстве своем написанных из рук вон плохо. Назавтра предстоял неприятный разговор с шефом. Маршрутки пришлось дожидаться сорок минут, и когда Артем добрался наконец до своего дивана, была уже ночь.
За стеной, прикрытой вытертым ковриком, было тихо, но Артем почему-то знал, что сосед не спит. Он бесшумно бродит по квартире, курит трубку, бормочет под длинный нос непонятные Артему слова. И улыбается. Обязательно улыбается в рыжеватую бородку.
И Артем, хоть и устал сегодня, не мог заснуть.
Он думал о своих студентах, которые с каждым набором становятся все глупее и бездарнее. Об их родителях, выкладывающих каждый месяц кругленькую сумму, из которой ему, преподавателю, достаются крохи. О своих коллегах, завистливых и двуличных, о докторской, которую ему никогда не защитить, потому что он неудачник…
Слово пришло из ниоткуда и заставило его сесть на кровати. Все сделалось ясно — так ясно, как не бывало давным-давно, с самого детства…
Неудачник. Вот оно что. Вот почему все его ровесники, однокурсники, бывшие друзья обретаются кто в Европе, кто в Америке, кто, на худой конец, в Корее. Вот почему он торчит в институте, который медленно, но верно загибается, где нет денег на самое необходимое, а если есть — они сразу же достаются проходимцам, дармоедам, нахлебникам…
И ведь он, Артем, заслужил такую участь. Он всегда был недостаточно умен, недостаточно дальновиден, мягкотел и наивен. Он такая же бездарность, как наиничтожнейший из его студентов…
На часах было четыре утра.
Странно, почему осознание очевидного пришло к нему только теперь. Почему даже уход Ирины — а как можно жить с таким ничтожеством?! — не открыл ему глаза? Как мог он тешить себя надеждами, что-то планировать, чего-то ждать?
За окном стояла плотная черная осень. Артем лежал под холодным одеялом, скрючившись, глядя в потолок.
Утром вышло солнце — впервые за много дней, и Артем сказал себе, что классический «час быка» стал всего лишь реакцией на переутомление. Осень, хандра, поссорился по телефону с сестрой, на работе сквозняки — вот и простудился к тому же… Переживем!
Все хорошо, говорил он себе, шагая под дождем к остановке маршруток. Я здоров… Родители более-менее здоровы. Работа есть… любимая работа. Квартира есть. О чем сокрушаться?
В маршрутку набилось полно народу. Пришлось стоять.
… Жизнь такова, какой мы ее видим, думал Артем. Самый богатый миллионер и самый удачливый победитель не владеют всем, никогда не достигнут всего… А у меня руки-ноги целы, котелок пока еще варит… Вижу, слышу… не голодаю…
Маршрутка резко затормозила. Артем ударился головой о поручень.