Журнал «ЕСЛИ», 2009 №10 (200)
Шрифт:
Так и получилось. Оказалось, что он регулярно сюда заглядывает посмотреть, как расходятся книги: интерес его был не столь коммерческий, сколь авторский. Не издают тебя - плохо, издают тебя в количествах, мало кому снящихся, - опять плохо: читающая публика может и пресытиться. Создавалось впечатление, что публика еще не пресытилась.
Я спросил про «Как стать фантастом», упирая на то, что у меня есть все книги Кира Булычёва с надписью от автора, а вот этой нет. Игорь предположил, что она еще не поступила в магазин. Так это же легче всего выяснить, ответствовал я и, подозвав продавщицу, попросил проверить по компьютеру (магазин - из современных, там все заложено в компьютер, потому продавцы сами ничего не помнят). Барышня исчезла, а когда вернулась, Игорь пропал. Вот только что стоял рядом, а вот его и нет. Только когда девушка подтвердила, что книга К.Булычёва «Как стать фантастом» в магазин пока не поступала, он вышел из-за соседней полки.
– Там же на обложке мой портрет…
Это не была ложная скромность: ложной скромностью он не обладал, иначе как бы соглашался на многочисленные встречи с читателями, на выступления по телевидению. Застенчивый человек не в силах почувствовать себя уверенно перед аудиторией, а Игорь умел держать многосотенный зал во внимании не один час. Это было, я бы сказал, неприятие суеты, того, что называют теперь «тусовкой», пустой тратой времени. Просто скромность, которая отличается от скромности ложной, как «милостивый государь» от «государя».
Мы расстались у входа в метро. Он пообещал подарить книгу сразу, как ее получит. Это было в апреле 2003 года.
Больше я его никогда не видел. И не увижу.
Мне всегда казалось, что Булычёву (буду все время сбиваться с Игоря на Булычёв - это естественно, да и по книге «Как стать фантастом» ясно видно, что между Игорем Всеволодовичем Можейко и Киром Булычёвым грань не провести никак) нельзя завидовать: настолько объем его деятельности (ей-богу, и слово «деятельность» в данном случае не звучит высокопарно!) превосходил обычные человеческие возможности. Не завидуем же мы мощи явлений природы!
Посмотрите: писатель - и такой, на книгах которого выросли уже три поколения. Востоковед - ученый, по достоинству носивший звание доктора наук. Художник - его картины профессиональны. Коллекционер, знакомством с которым гордились зубры московского коллекционерского мира. Тончайший и глубочайший знаток науки о наградах - фалеристики. Что касается последней, то тут Игорь любил утверждать, что профессионал он только в ней, а во всем остальном - дилетант. Оставим это высказывание на его совести, но вспомним, что первоначальное значение слова «дилетант» - «человек, получающий удовольствие от своих занятий», а вовсе не невежда. Что же касается второй части определения: «…но не получивший в них специальной подготовки» - позвольте не согласиться. Неизвестно нам ПТУ, выпускающее писателей; нет институтов, готовящих докторов наук прямо с первого курса, и т.д.
И во всех этих занятиях он сделал достаточно, чтобы остаться в памяти благодарных потомков; Такие люди, всегда казалось мне, жили - да и то в крайне ограниченном количестве - только в эпоху Возрождения. А может быть, это мы видим их такими, ценя по трудам их? Я не нахожу здесь чрезмерного преувеличения: чего нам стесняться признать Человеком Возрождения того, с кем мы жили в одно время? С кем дружили.
Тем не менее люди - от зависти ли, от общей ли подлости, - относившиеся к нему недоброжелательно, имели, как говорится, место быть, и я встречался с ними, и даже чаще, чем хотелось бы.
Скажем, многие из его ученых коллег отмечают, как бы это сказать, «человечность» его языка даже в научных книгах. Но на вкус и цвет товарищей нет, и многие предпочитают в академическом дискурсе сказать не «горшок», а «посуда супового ряда». Игорь называл горшок горшком. Эту человечность языка ему не могли простить ученые ослы, которых, увы, хватает и в гуманитарных науках, где, казалось бы, должны предъявляться высокие требования к прозрачности языка. Я прекрасно помню одного из самых глупых известных мне людей, чья несгибаемость в суждениях укреплялась степенью доктора наук. Когда при нем вспоминали Можейко, он выпячивал нижнюю губу и с павианьим хохотом произносил: «А-а, это тот поганец, который испоганил Паган!». Лет через 25 он стал Можейко признавать, но только в качестве журналиста. Это казалось ему чем-то неполноценным…
Тут, впрочем, разговор идет о людях, с которыми Игорь расходился, скажем, стилистически. Были, однако, субъекты и много хуже. Но не их реакция на Кира-Игоря, а его на них интересна, ибо и в этом проявлялись особые грани его характера. Поэтому и об этом я хотел бы хоть вкратце рассказать. Однако ж по порядку.
Я не могу сказать, что относился к кругу ближайших людей, но друзьями мы были. И долгое время. Встретились впервые в 1966 году в редакции журнала «Вокруг света». Я только осваивал этот журнал, в котором мне предстояло проработать 35 лет, а он был признанным автором, настолько постоянным, что к нему относились как к сотруднику, и ни одно журнальное мероприятие не могло без него обойтись. И в веселой суете, предшествовавшей выезду к читателям, я все время слышал его имя. Ощущение создавалось такое, что его прихода ждут как праздника, и праздником этим
Роман Подольный, блестящий и плодовитый журналист из «Знание-сила», рассказывал мне, что однажды провел с Игорем-Киром месяц в Доме творчества. И вот, говорил Роман, когда к нему ни зайдешь, он с удовольствием с тобой общается, но ты еще не успел закрыть дверь, а уже раздается стрекот машинки. Роман, царствие ему небесное, к пожирателям времени не относился - человек он был трудолюбивый, с замечательной выдумкой (о нем тепло написано в книге «Как стать фантастом»).
Так уж получилось, что я стал и героем многих рассказов гуслярского цикла. Уточним: я все-таки не Лев Христофорович, хотя оба мы - Минцы. О том, как это произошло, Кир рассказывал много, в разных местах и всегда чуть по-разному. Рассказы писателей о любом событии никогда не документальны. Человек творит и в устном рассказе, и на собственном сайте. Все время придумывая новые подробности: таково дарование. Писатель в булочную сходит, а послушаете об этом простецком событии - животики надорвете, просто он не умеет иначе. Но что правда, то правда: я его сам попросил вставить меня в какой-нибудь рассказ. Незадолго до того я что-то перевел для одного весьма неплохого детективщика, и тот в благодарность ввел меня в повесть, правда, в виде девушки-полиглота. С толстой русой косой. Учитывая, что я лыс, читалось смешно (да и давно не девушка…). И мне показалось, что если меня кто-нибудь когда-нибудь еще выведет, получится неплохая коллекция. Даже оригинальная.
Далее не буду рассказывать за Кира Булычёва - лучше все равно не получится, - но он и сам не ожидал, что профессор Лев Христофорович Минц будет идти через многие книги. (Кстати, такое оксюморонное сочетание, как отчество «Христофорович» с фамилией «Минц», мог придумать только человек с блестящим чувством языка. И чувством юмора.) Дальше - больше. Он и звать-то меня стал Христофорыч… Впрочем, именуя его Киром, я тоже не всегда вспоминал, что он - Игорь Всеволодович.
И вообще, многие забыли, что между литературным персонажем и реальным лицом - дистанция огромного размера.
К примеру, он несколько раз дарил моей внучке книги с надписью: «Надеюсь, летом ты приедешь в Гусляр к дедушке Христофорычу? Там и встретимся. Кир Булычёв». А она не скупилась давать своим школьным подругам эти книжки почитать, и в результате каждый раз, когда по телевизору шли булычёвские мультики, девочки звонили: «Ксюх, включай скорей: твоего дедушку опять показывают».
Венцом моей профессорской карьеры стало выступление в роли «консультанта по внеземной лингвистике». Игорь не терпел халтуры, и когда режиссер фильма по его сценарию «Подземелье ведьм» возжелал, чтобы инопланетные герои картины говорили на своем, инопланетном языке, Игорь отказался вставить в текст первые попавшиеся мяукающие или скрипящие звуки, а предложил мою кандидатуру в качестве лингвиста. Деньги у киношников были, и они согласились. Булычёв позвонил мне вечером, чтобы предупредить о грядущем нашествии кинематографистов, и спросил: язык какого типа будет мною предложен? Я подумал и ответил, что для уровня развития цивилизации на планете Эвур лучше всего подойдет корнеизолирующий язык, где личные имена служат и местоимениями (дальнейшие подробности лингвистического характера я опускаю). Целый вечер я писал диалоги, буквально переводя с русского и расставляя стрелки над гласными, где тон должен повышаться или понижаться - как в языках Юго-Восточной Азии. Потом съездил на студию имени Горького и прочел актерам лекцию об эвурском языке с его изолированными корнями, а также записал на магнитофон весь эвурский текст. Я, кажется, вошел в образ одного из своих любимых университетских профессоров, поскольку съемочная группа слушала очень внимательно и задавала осмысленные вопросы. Признаться, мне стало слегка совестно, когда на экране я увидел большого и серьезного артиста Караченцова, произносящего тот бред собачий, что я натворил, но, очевидно, это был не совсем бред собачий, ибо звучал он вполне осмысленно: корнеизолирующе и с должными завываниями в именах собственных, в зависимости от того, значили они «я», «ты» или «он». Перед выходом фильма в свет мне позвонила ассистентка режиссера и сказала, что по настоянию автора сценария в титры введен тот самый «консультант по внеземной лингвистике». Только пришлось вставлять его в самый конец списка. И теперь, когда фильм показывают по телевидению, приходится не выключать до самого конца. Жаль, титры бегут по экрану слишком быстро…