Журнал Наш Современник 2006 #4
Шрифт:
Рубцов же, когда у него допытывались, как он бражничал с классиками, лишь рассеянно улыбался. Самым настойчивым отвечал, что ничего плохого в этом не видит — подходящая ведь компания. Тем более что студентов в общаге не было, все уехали в институт, а мне те лекции ни к чему. Так он отвечал и ректору. Тот проверил расписание в день бражничанья и не то чтобы согласился, но промолчал. Основы научного коммунизма, введение в литературоведение, история КПСС, политэкономия развитого социализма — четыре пары, восемь часов скучищи для поэта. Ректор знал своих студентов, а студент Рубцов знал себе цену, к тому же общался не с какой-то шушерой, а с классиками,
Но с тех пор отношения бдительного коменданта и своевольного студента испортились, особенно когда Рубцова в 1964 году исключили из института за другие провинности, восстановив лишь в следующем году, да и то на заочном отделении. Приезжая в Москву в период между ссесиями по своим литературным делам, Рубцов жил в общежитии нелегально, и бдительный Циклоп, узнав об этом, выслеживал его, как охотник дикого зверя. Николай прятался в туалете, убегал на кухни, залезал под койки товарищей. Другой бы обозлился на коменданта по гроб жизни. Рубцов же и тут обошёлся добродушной иронией: “Все мы у Циклопа словно дети,/Он желает нас оберегать./Самое забавное на свете — /Это от Циклопа убегать”.
Несмотря на неустроенность и вольный нрав, учился Рубцов всё же настойчиво и неплохо, много читал, а поэзию знал очень хорошо, причём не только классиков, но и талантливых современников, как живых, так и недавно почивших. У него есть стихи, где даны высокие и по-рубцовски своеобразные оценки поэтов: “О Пушкине”, “Дуэль” (о Лермонтове), “Приезд Тютчева”, “Я переписывать не стану” (о Фете и Тютчеве), “Памяти Анциферова”, “Последняя ночь” (о Дмитрие Кедрине) и др. Творчество Д. Кедрина и его трагический конец казались созвучны Рубцову, он читал наизусть некоторые его стихи и особенно хорошо драматическую поэму “Зодчие” — о строителях храма Василия Блаженного. “Как побил государь Золотую Орду под Казанью,/Указал на подворье своё приходить мастерам./И велел благодетель, — /гласит летописца сказанье, -/В память оной победы да выстроят каменный храм”.
Спокойно-размеренным стихом, отмахивая рукой его ритмический строй, торжественно читал Рубцов о строительстве храма, о восхищении тогдашнего московского народа и самого царя Ивана Грозного дивной новостройкой сказочной красоты и особенно мастерством русских строителей, безвестных владимирских зодчих, статных, босых, молодых. Тут голос Рубцова напряженно зазвенел. А потом упал до трагического шепота. “И спросил благодетель: /“А можете ль сделать пригожей,/Благолепнее этого храма другой, говорю?”/И, тряхнув волосами, ответили зодчие:/”Можем! Прикажи, государь!”/И ударились в ноги царю./И тогда государь повелел ослепить этих зодчих,/Чтоб в земле его церковь стояла одна такова,/Чтобы в Суздальских землях и в землях Рязанских и прочих/Не поставили лучшего храма, чем храм Покрова!..” Последние строфы поэмы Николай дочитывал гневным полушепотом, а в конце махнул рукой и горестно заключил:
— И такого поэта у нас убили неизвестно кто, непонятно за что, при невыясненных обстоятельствах. Да их и не выясняли, наверно. Сорок пятый год, недавно утихла мировая война, страна в развалинах, многие миллионы убитых и искалеченных, и что там ещё один погибший, хоть бы и поэт… Скромный, говорят, был, в заводской многотиражке в Мытищах сперва работал, там и жил…
Валентин
Запомнился мне ещё шутливый рассказ Рубцова о том, как он сдавал курсовой экзамен по современному русскому языку доценту Утехиной Нине Петровне.
Учёная эта дама, полная, ухоженная умница, благоволила студентам, курила в коридоре вместе с нами, но главное, очень любила русский язык, замечала все неординарные надписи на заборах, в туалетах, на бортах автомобилей, запоминала меткие замечания в магазинах, на улице, в метро или автобусах. Мы тоже работали со словом и, следовательно, были её сообщниками, соратниками.
На вопросы экзаменационного билета Рубцов ответил уверенно, и Утехина попросила прочитать его собственные стихи. Николай прочитал два стихотворения, она приятно удивилась и попросила прочитать ещё. Николай прочитал “Русский огонёк”. Утехина глядела на него, выпятив полные крашеные губы, уже с большим интересом, потом взяла зачётку, спросила с доброй улыбкой:
— Откуда у вас такая душа, Рубцов?
— Какая? — не понял Николай.
— Большая, безразмерная. И к языку вы чутки, особенно к звуковой его стороне, к музыке. Вот бы ещё научных знаний побольше, теории. Вам говорят что-нибудь такие имена, как Греч, Корш, Даль, Бодуэн де Куртенэ?
— Да, но это, кажется, больше к теории, к языкознанию…
— В общем отчасти верно. А всё-таки?
— Ну Даля кто же не знает! Владимир Иванович подарил нам такой богатый словарь, он присутствовал при кончине Пушкина… А Греч — это тот, что в “Сыне Отечества” и “Северной пчеле”, друг Булгарина и враг Пушкина, да?
— Да, но он был ещё и автором “Практической русской грамматики”, “Чтений о русском языке”…
— Этот немец?
— Что ж, Даль ведь тоже был немец… А что вы скажете о Бодуэне де Куртенэ, о Розентале и Чикобаве?
Николай вздохнул и сокрушенно покачал лысой головушкой:
— Господи, кто только не занимался у нас русским языком!
Утехина засмеялась и вернула ему зачётку с хорошей оценкой:
— Талантливые у вас стихи, Рубцов, сердечные. “За всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью”. Спасибо. Жаль только, в жизни за добро нередко приходится горько расплачиваться, а за любовь ещё горше, ещё дороже. Особенно таким, как вы, Рубцов. С таких взыскивается полной мерой.
— Почему, Нина Петровна?
— Искренний вы, открытый со всех сторон. Незащищённый.
— Но почему именно это наказывается?
— Если бы знать…
Славная она была, Нина Петровна Утехина, приметливая наша учительница современного русского языка, обаятельная учёная дама. Тоже, увы, покойная и тоже умершая рано, до времени.
И ещё одна картинка, последняя. Самая обычная в нашем общежитии — студенческий междусобойчик с участием Николая Рубцова. Помнится, в шестьдесят шестом году, когда наш курс доживал последние месяцы перед выпуском, а Рубцов учился на заочном и вот приехал на очередную сессию.