Журнал Наш Современник 2006 #4
Шрифт:
Вспоминал ли об этом поэт Серебряного века, готовясь принять свою последнюю пулю на Ржевском артиллерийском полигоне, перед тем как “войти не во всем открытый протестантский прибранный рай, а туда, где разбойник, мытарь и блудница крикнут “Вставай!”?
“Летопись жизни и творчества Гумилева” читается как увлекательное повествование, но невозможно не отметить, что у этого жанра есть свои законы.
Один из них — полное
“Декабрь, 15. Н. Гумилёв был на “Вечере Случевского” у М. Г. Веселковой-Кильштет. Вместе с В. Кривичем и Мейснером он рекомендовал в члены кружка свою жену. Она была принята. А. Блок в тот же день написал беспомощную фразу: “Придется предпринять что-нибудь по поводу наглеющего акмеизма и адамизма”. Мэтр почувствовал, что его время уходит”.
Во-первых, что это за невольное обвинение, брошенное самому Гумилёву: “рекомендовал… свою жену”? Речь идет всё-таки об Анне Ахматовой, уже известном поэте, авторе книги стихов “Вечер”. Кстати, почти на всём протяжении “Летописи” Ахматова фигурирует исключительно как “Гумилёва”. Но гораздо уместнее и вернее было бы писать её литературное имя.
Во-вторых: чем это фраза Блока “беспомощна”? Он не единожды высказывал своё нелицеприятное отношение как к стихам Гумилёва, так и “Цеху поэтов”, и никакого ущемленного самолюбия здесь не было и в помине. Сам же Полушин приводит на соседней странице фразу Блока из дневника от 21 ноября 1912 года: “Весь день просидел Городецкий и слушал очень внимательно все, что я говорил ему о его стихах, о Гумилёве, о Цехе, о тысяче мелочей. А я говорил откровенно, бранясь и не принимая всерьез то, что ему кажется серьезным и важным делом”.
Когда это Блок почувствовал, “что его время уходит”? В 1912 году? В период наивысшей своей популярности как поэта? Что это за приписывание Блоку мелкого литературного самолюбия, которым он никогда не страдал?
И наконец, совершенно неприемлемо по отношению к Блоку понятие “мэтр”. Если на то пошло, оно в неизмеримо большей степени пристало самому Гумилёву, который и вел себя среди своего литературного окружения именно как мэтр.
Вообще, отношение автора к Блоку какое-то неумеренно-пристрастное. “Гумилёв (речь идёт о 1919 годе. — С. К.) остался на позициях того, что искусство
Так отзываться о Блоке периода “Двенадцати” и “Скифов” мог бы какой-нибудь Владимир Пяст, но не пристало подобное писать исследователю литературы почти через столетие. Кстати, сам Гумилёв, не принимая смысла финала “Двенадцати”, чрезвычайно высоко ценил поэму Блока, считая ее вершиной блоковской поэзии.
Едва ли стоило безоговорочно соглашаться автору с Ахматовой (это единственный случай его с ней согласия на протяжении всей книги), что статья Блока “Без божества, без вдохновенья” была “инспирирована друзьями Блока, которые требовали, чтобы он рассчитался с акмеистами”. Ни в какой “инспирации” не было нужды — творческие позиции каждого из поэтов были обозначены давно и совершенно определенно. Блок лишь поставил в этом споре последнюю точку.
Зачем понадобилось приводить более чем сомнительную, не подтвержденную никакими фактами версию В. Солоухина об “отравлении Блока большевиками”? Подобные ляпы не просто снижают впечатление от книги, они вольно или невольно начинают вызывать недоверие к автору.
Не красят книгу и такие утверждения автора, как: “до 80-х годов, горбачевской перестройки, не только печатать, но и читать Гумилёва было смертельно опасно”. Интересно, что при этом автор не приводит никаких сведений о публикации отрывка из “Записок кавалериста” в 1934 году в “Литературном Ленинграде”. И как этой “смертельной опасности” избегли составители многочисленных хрестоматий для студентов филологических факультетов, где неизменно печатались подборки раннего Гумилёва с непременными “Капитанами”?
И наконец, более внимательного редактора требовал настоящий том. Все-таки публиковала письма Гумилёва к Ахматовой не Анна Хайт, а Аманда Хейт, и настоящая фамилия “Шейкевича” — Шайкевич.
“Режим большевистский рухнул, а поэт восстал и возродился из пепла, как птица Феникс”, — пишет В. Полушин.
Возродился в России поэт все-таки при большевистском режиме, в 1986 году, в год своего столетия. Пристрастия у автора, в том числе и политические, могут быть любыми. Но наука о литературе, как и всякая наука, требует максимума точности и добросовестности.
Сергей Куняев