Журнал Наш Современник 2008 #9

Журнал Наш Современник

бала".

–  Какое твое мнение о Николае?
– спросил я отца на следующий день после знакомства.

–  Светлейший мужик!
– ответил отец.

Начало дружбы

Почти сразу Шипилов очень подружился с моей сестрой Мариной, журналисткой одной из новосибирских газет, и стал бывать у нас дома практически ежедневно. В наш дом потек за ним бесконечный круг его друзей и знакомых. Николай был знаком практически со всей творческой средой Новосибирска, да и не только творческой. Среди его друзей были писатели, поэты, журна-

листы, художники, актеры, ученые, музыканты, военные, спортсмены и люди самых экзотических профессий - к примеру, патологоанатомы. Через нашу квартиру прошли десятки, если не сотни, новых знакомых - его друзей и подруг. И, надо признаться, наши родители быстро устали от этого нового ритма жизни…

Мы оказались в сложной ситуации. С одной стороны, хотелось поддержать талантливого, бездомного и неприкаянного

человека, дать ему возможность сесть, наконец, за письменный стол. С другой - пьянящий воздух непрерывного праздника, всегда окружавший Шипилова, действовал на нас столь сильно, что мы и сами нередко становились инициаторами веселых застолий. Коля радостно поддерживал наши инициативы, знакомил нас со всеми новыми друзьями, приезжавшими повидаться с ним со всех концов страны. Каждая встреча превращалась в потрясающий домашний концерт. Сколько людей уходили покоренными волшебным пением "божией птицы", как позднее назвала Шипилова поэтесса Валентина Невинная! Какое-то электрическое поле всеобщего обожания, окружавшее тогда Николая, я помню и ощущаю до сих пор.

Мне неоднократно приходилось наблюдать, как люди самых разных эстетических предпочтений с одинаковым восторгом воспринимали песни Шипи-лова. Помню, как мой товарищ, новосибирский искусствовед Володя Назан-ский - эстет и блестяще образованный человек, впервые послушав у нас на кухне Колины песни, восхищенно выдохнул: "Я пережил экстазис!" Помню, Коля что-то говорил о поэзии обэриутов, о Хармсе, Вагинове, и Назанский очень высоко оценил широту литературных взглядов Николая, отметив в то же время некнижный характер его песенной эстетики: "Он глубоко знает жизнь!" Помню также, что Колины песни произвели большое впечатление и на другого блестящего эстета, профессора филологии, специалиста по творчеству Высоцкого Юрия Владимировича Шатина. Особенно он умилился вторым шуточным финалом шипиловского хита "После бала":

Никого не пощадила эта осень,

Даже дворница, что листья в рай сгребала,

Поскользнулась, захромала,

Видно, ногу поломала -

Так кончаются романы после бала…

Колины убеждения и религиозные искания

В те года Николай казался нам с сестрой полностью сложившимся человеком, настолько битым и закаленным жизнью, что повлиять на его взгляды было очень непросто. К этому времени сформировались и его жизненная философия, и политические взгляды, и творческие принципы. В споре между славянофилами и западниками он был, конечно, на стороне первых. Помню, на вопрос: кто ему ближе - евразиец Лев Гумилев или русский патриот Владимир Чивилихин, он без колебаний выделил второго. В то же время острый ум, здравый смысл и великолепное чувство юмора не позволяли ему отождествлять себя с зарождавшимся тогда националистическим движением, которое позже оформилось в движение общества "Память". Еще в большей степени критичен он был в своих художественных пристрастиях. В этом отношении он был весьма взыскателен, я бы сказал - аристократичен. Не любил прямолинейной пропаганды, декларации идей ни в жизни, ни в творчестве.

Художественный вкус у Коли был врожденным, и все же в юности немалое влияние на формирование шипиловской поэтики с ее бесподобной игрой слов, свежестью метафор, внутренними рифмами оказали такие своеобразные поэты, как "поэт-дворник" Иван Овчинников и (до некоторой степени) "поэт-грузчик" Анатолий Маковский. Молодость Коли прошла в тесном общении с кругом авторов из литобъединения Ильи Фонякова 60-70-х годов, позже названным "Гнездом поэтов". Помимо Овчинникова и Маковского, в этот круг входила целая плеяда талантливых сибирских писателей: Петр Степанов, Александр Денисенко, Валерий Малышев, Нина Грехова, Жанна Зырянова, Нина Садур, Петр Кошель. Эта творческая школа, где кипели жаркие литературные споры и слагались основы новой поэтики - неприятие "красивости", "литературности" текста, ориентация на разговорную речь, особый "старо-

русский" синтаксис, - по признанию Коли, была очень важной для него. Она помогла ему соединить народность главной темы с аристократической простотой и изяществом формы.

За аристократизм вкуса Шипилову порой приходилось платить весьма высокую цену. В середине 80-х Коля однажды привез из Москвы в Новосибирск целый чемодан книг Набокова. Он поместил драгоценный багаж в камеру хранения в Академгородке, и тот был немедленно конфискован бдительными кагэбэшниками, которые не могли допустить такого вольнодумия. Шипилова вызвали куда следует и долго пропесочивали. Рассказывая нам об этом событии по горячим следам, Николай сообщил, что ему там показали большую папку, посвященную мне и моей идеологической неблагонадежности: "Имей

в виду, Серега - на тебя там целое дело сшито!" Помню пронзившее меня тогда чувство благодарности к нему - ведь наверняка с него там брали слово, а может быть, и подписку о неразглашении.

Был ли Николай диссидентом? Нет. Хотя имел полное право, тем более что власть давала кучу поводов не любить ее. Речь идет, прежде всего, о местной новосибирской власти - обкоме и Союзе писателей. Однако ни разу я не встречал у него ноток ненависти или желания мстить. Была обида, досада, может быть, раздражение. Конечно, он осознавал масштаб своего таланта, но принципиально не хотел суетиться и лезть наверх, да и к тому же не умел это делать. Он ощущал себя, как и сам определил, скорее эмигрантом в своей стране. Причем эмигрантом не столько добровольным, сколько вынужденным, а еще точнее - нелегалом. Человек, не умеющий подолгу обижаться, он не обижался и на режим, хотя, конечно, свой "зуб" и критический взгляд имел. Особенно ему не нравилось вранье в газетах и равнодушие властей к проблемам и бедам простого человека. Поэтому очень странно слышать сегодня периодически раздающиеся с разных сторон упреки в "просоветскости" шипиловского творчества. Любой мало-мальски знакомый с ним человек просто посмеется над любыми попытками сделать из вольного художника-бродяги идеологизированное существо, умиляющееся советскими идеалами. Достаточно вспомнить такие песни, как "Отец, ты воевал на Сахалине…", или "Говорят, что на БАМе у вас…" ("Песня о вранье"), чтобы раз и навсегда закрыть тему шипиловского советизма. Единственное сообщество, которому он внутренне принадлежал - это русская патриотическая интеллигенция, идет ли речь о политических взглядах или художественных вкусах.

Показательным в этом вопросе было отношение Шипилова к Высоцкому. Я уверен, что когда Николай определял свое место в пространстве авторской песни, он отталкивался от фигуры Высоцкого. "Не от Окуджавы же он должен был отталкиваться", - справедливо сказал мне один приятель, знавший Ши-пилова много лет. Действительно, не от Окуджавы, оказавшегося в 1993 году с Николаем - защитником Дома Советов - по разные стороны баррикад.

Отталкивание было не фигуральным, а буквальным. Признавая могучий талант Высоцкого, Коля был против превращения его в кумира, в образец для подражания. "Высоцкий - очень талантливый человек, и я отношусь к нему с уважением, - говорил нам Николай, - все мои претензии к нему касаются его позиции. Он идеализирует криминал, поет "блатную тему" - я считаю это творческой безответственностью". Как я понял тогда, Коля, выросший в карьере Мочище с его полууголовной атмосферой, хорошо знавший и потому ненавидевший блатоту, воспринимал эти темы Высоцкого как игру, как нездоровую блажь интеллигента, не нюхавшего "настоящего шухера". Внутренней полемикой с уже поздним Высоцким, как мне кажется, наполнена и одна из последних песен Коли с тем же названием, что и у Владимира Семеновича, - "Кони". Только если привередливые кони Высоцкого несут его в бездну, то небесные кони Шипилова несут всю Россию и каждого из нас на Божий Суд.

Тогда, в середине 80-х, мы много спорили с Колей на религиозные темы, по вопросам веры и внутренней работы. Патриот и убежденный народник, он принципиально не желал отрываться от судьбы своего народа, сколь бы тяжелой она ни была. Именно по этой причине Николай так всерьез и не заинтересовался эзотерической философией, которой мы тогда были очень увлечены. Я давал ему тогда читать немало разных книг по йоге, медитации, биоэнергетике - и не могу сказать, что они его очень вдохновили. Он говорил, что картины Рериха ему нравятся, но, что касается перспективы жить по учению Живой этики - к этому он пока не готов. Помню его слова: "Если это

учение хорошее, то я ничего не имею против, но, во-первых, я - русский, а значит, православный (хотя в те времена он был еще очень далек от церкви.
– С. К.), а во-вторых, я хочу прожить свою жизнь как любой простой человек, в образе жизни не отрываясь от своих". Однако все же некоторые сдвиги в его сознании в тот период произошли…

В нашей семье сохранилось немало материалов, оставленных Колей после его отъезда - письма, стихи, тексты песен, куски прозы, рисунки. Сохранились и его дневниковые записи того периода. Они показывают, что под влиянием наших семейных дискуссий и прочитанных книг по эзотерике и восточной философии он всерьез пытался работать над собой - и в духовном, и в психологическом смысле, в деле изучения себя и сознательного обуздания страстей. Помнится, мы много говорили тогда о молитве, о йогической практике самонаблюдения, позволяющей взглянуть на себя и все свои "внутренние бездны" со стороны, целостно увидеть свой внутренний образ и исправить в себе то, что искажает нашу божественную природу. Колю, как художника и ищущего человека, самонаблюдение очень интересовало, и, оказывается, он всерьез думал на эту тему, анализировал эту технику и пытался работать в этом ключе.