Журнал Наш Современник №4 (2001)
Шрифт:
Тогда, до ареста, меня увлекала борьба с безбожием, борьба с советской властью, перед собой мы видели только врагов, а теперь, когда страна повержена, мы все растерялись и не знаем, что делать.
Что с нами будет? Ограблены, повержены, осмеяны, и собираются нас совсем стереть с лица земли.
* * *
— Владимир Сергеевич, вы вроде сказали, что вы крещены? Сложите руки для благословения, — попросил я следователя.
Сложил, я его благословил. Это уже когда он мне возвращал мои рукописи, а руки его ходуном ходили.
Из рабочей среды, по приказу Коммунистической партии пошел он работать чекистом.
— Надо защищать страну, — говорил он. — Что вы думаете, мы роскошествуем? Я помню, как промерзла наша комната, в которой мы жили. Если все время искать удобств, кто их будет созидать?
Владимир Сергеевич, помолись там о всех нас, оставленных на произвол судьбы.
Не знаем мы, кто наш друг, а кто враг...… Да есть ли у нас враги? В самом деле, враг себе — это только я сам. Кругом меня друзья, а я враг себе. Потому что хочется себя оправдать, выставить в лучшем свете. А в словах: “Признавайся!” — может быть, больше правды, чем в моем: “Не признаюсь...…” Чекистов — думал я — надо обхитрить. А я вот, оказывается, обхитрил себя, глядя на то, что у нас сейчас происходит без чекистов.
Также и Сталина мы осуждали: зачем, мол, он создал такую организацию, как НКВД-КГБ. А ведь это была защита, мы теперь без них оказались беззащитными.
Я помню, когда освободился и писал, что чекисты разговаривали со мной, как друзья, надо мной смеялись: нашел, мол, друзей.
А вот друзья мои, которые все время опекали меня, были около меня… сколько лет прошло с тех пор, а некотоыре не хотят со мной даже разговаривать — Глеб Якунин, например.
Благословляя Владимира Сергеевича на прощанье, я спросил у него:
— А жена крещена?
— Да.
— А дети?
— Тоже.
Вот вам и чекисты-безбожники, а все делали, как и подобает христианам, выполняли и обрядовую сторону, может быть, инстинктом чувствуя в ней спасительную силу.
* * *
В стране нагнетается обстановка, орудуют всякие дельцы и проходимцы, честные люди в загоне. Неужели уже конец, не увидим просвета? В Апокалипсисе сказано: вряд ли Христос найдет верующего на земле, а сейчас еще есть, не только просто жаждущие веры, а по-настоящему верующие. Значит, возрождение будет!
Господи, спаси и помилуй нас.
* * *
Мне казалось, что следствие надо мной закончилось, дело официально закрыто, не доведено до суда. А, оказывается, оно до сих пор продолжается, даже когда мой следователь умер.
Помню, как на меня закричал он, что я опустился до клеветы на народ, на Советское государство, злобно настроен, и чтобы ко мне были снисходительны, я должен раскаяться в своем преступлении.
Я слушал его, опустив голову.
Я понимал, что его угроза наигранная, так обычно начинали следствие — с угрозы. Меня не
— Дмитрий Сергеевич, признавайтесь, это же в вашу пользу.
Я поднял глаза и улыбнулся:
— Владимир Сергеевич, а не хотите анекдот?
— Анекдот? — переспросил он, махнув рукой: — Некогда...… Ну ладно, давай.
— Звонит учительница следователю: “Ваш сын не знает, кто написал “Евгения Онегина”. “Хорошо”, — говорит следователь, вешает трубку. В тот день или на другой звонит учительнице: “Сознался. Он написал “Евгения Онегина”. — Владимир Сергеевич, не хотите ли вы, чтоб я сознался в том, в чем не виноват?
— У нас ошибок не бывает — раз арестовали, значит, знаем, за что арестовали.
* * *
До сих пор мне не ясно: виновны ли мы были перед советской властью? Я ведь говорил, что против власти не выступаю, борюсь с безбожием. Советская власть — была русская или не русская?
Мой следователь говорил:
— Ты борешься с безбожием, а ведь идеология советской власти — атеизм, значит, ты, борясь с безбожием, борешься и с советской властью?
— Тогда почему вы не всех верующих арестовываете?
— Мы знаем, кого арестовывать. Вот вас арестовали, значит, не случайно.
— А почему же, когда Запад обвиняет нас в государственном атеизме, мы говорим, что атеизм — частное дело, а граждане имеют право веровать или не веровать?
Владимир Сергеевич не стал больше пререкаться.
В следующие разы он мне больше об этом не напоминал.
Я сказал:
— Считаю, что вы арестовали меня незаконно, и поэтому не буду с вами разговаривать.
И месяца полтора не разговаривал.
Приходил на следствие, следователь фиксировал, что поставлены такие-то вопросы, а ответа никакого. Давал мне расписываться, и с этим мы расставались.
Иногда беседовали на отвлеченные темы. Я говорил:
— Владимир Сергеевич, можно вам вопрос? Вот я священник, это у меня призвание, вы — чекист, призвание ли это ваше?
Он не сразу ответил, через какое-то время я снова поставил этот вопрос, он от него уклонился. Ну, думаю, не буду копаться в его совести, усложнять наши отношения. В третий раз я не ставил вопроса, он заговорил сам.
— А вот как это произошло. Позвала партия и сказала: вы будете чекистом.
— А что такое чекист, вы можете мне сказать?
Он мне не стал говорить, что это блюститель порядка или борец с врагами советской власти, а просто сказал:
— Чекист — это тот человек, у которого руки должны быть чистые, ум холодный, сердце горячее.
Я не помню, как мы от этого разговора перешли к другому. Он продолжал меня вызывать.
* * *
Разрядка в следствии произошла неожиданно. Следователь сказал, что со мной хочет встретиться начальник ГБ по Москве. “Так что готовься”.