Журнал Наш Современник №4 (2004)
Шрифт:
В 17.30 31 мая самолет с телом отца должен был приземлиться на военном аэродроме во “Внуково-3”, но он запаздывал: сначала не было вертолёта, потом погода в Чечне задурила. Позже мне рассказывали, что Андрей О-ко, референт отца, который был рядом с ним в последние минуты, взъярился и заорал, не контролируя себя: “Сейчас Батя встанет да как ввалит вам по полной программе – сразу и вертолёт найдётся, и погода установится!..”.
Самолёт наконец приземлился. В нем лежал огромный чёрный мешок. До сих пор не верится, что в нем находилось тело отца… Крепкие парни из “Альфы” уложили мешок на носилки, я сунулся помочь, но меня отстранили: “Сын отца не хоронит!”.
У всех наблюдался какой-то стресс. Когда носилки пытались засунуть в санитарную машину, руки не проходили, словно отец упирался, не хотел в морг. Санитар хотел сдвинуть руки, но кто-то из спецназовцев подскочил к нему: “Не видишь, что ли, что он не хочет!..” Как о живом.
А последний день его был таким. С утра, как обычно, доклад. На завтрак он выпил чашечку кофе и съел сырок “Виола”. В Чечне они продукты не покупали, привозил свой человек из Махачкалы. Кофе заваривал и наливал Андрей О-ко. Потом до обеденного времени – обычная работа. Андрей доложил, что обед готов. Отец сказал: “Давайте с обедом чуточку подождём. Посидеть хочу на воздухе”. Поставили стул на крылечке, он посидел какое-то время, встал, повернулся лицом к входу в вагончик – и вдруг, негромко сказав “Ой!”, начал заваливаться на спину. Рядом стоял капитан 1-го ранга Гайн-ов, он и не дал ему упасть, подхватил.
Вот такой был “предупредительный выстрел”, который якобы прозвучал в вагончике без присутствия свидетелей…
Владимир Мирсаитович Гайн-ов:
В четверг, 31 мая, напряжённой работы не было, грело солнышко, день ласковый. Операций не планировалось, период небольшого затишья, никаких острых чрезвычайных событий в тот день не произошло. Перед обедом ему потребовался какой-то документ для доклада директору ФСБ и правительству о чем-то, что имеет отношение к экономике Чечни. Пока я бегал и разыскивал документ, он сидел на скамеечке рядом со своим вагончиком. Подошёл и шифровальщик, Саша Кир-енко – мичман с Северного флота, принес очередную порцию документов. Я отдал Герману Алексеевичу требуемый документ, наклонился расписаться в журнале шифровальщика – и в ту же секунду заметил, как Герман Алексеевич валится на меня.
Из его вагончика выскочили два референта – Артур Б-н и Андрей О-ко. Мы, как сумели, расстегнули ворот, перенесли его на траву, кто-то притащил матрац… Мелкие детали я могу не помнить – не до того было. Я мог и заорать. И наверняка что-то орал, поскольку Артур с Андреем появились практически моментально. Я бегом рванул к штабу, начальник штаба Владимир Фёдорович Конд-ко мигом вызвал врачей из центра спецназначения. Дима Зв-ев, прекрасный врач, уже через минуту был рядом, прибежала реанимационная бригада. Они какое-то время пытались оживить его, делали всё возможное, но врачи не боги.
Я и без войны видел много смертей, было, что и умирали на руках. Но когда тащили его на траву, помню внутреннее чувство: это – всё… Он не мучился перед смертью, умер практически мгновенно. Такой смерти можно лишь позавидовать: на рабочем месте, на боевом посту, в хорошем настроении. Однажды он цитировал Ивана Сергеевича Аксакова:
Пусть приведёт меня дорога
Хоть до ничтожного итога
Случайной пользы на земле.
Итог его жизни не был ничтожным, а польза – случайной.
Александр Угрюмов, сын:
…Парни положили отца на траву. Стали делать искусственное дыхание, запускать сердце. Прибежал врач “Альфы” – майор под два
Автор: Не будет лишним напомнить, что скончался Герман Алексеевич от обширного инфаркта, а вскрытие показало, что до этого он пережил семь микроинфарктов. “Отчего люди умирают? От жизни”, — подытожил В. М. Гайн-ов.
Пока врачи пытались вернуть адмирала к жизни, всё это время у адмиральского вагончика на коленях стоял боевой офицер, прошедший не одну “горячую точку” и повидавший немало смертей, и, плача, громко молился:
— Господи, если ты только есть, не дай ему умереть! Сохрани его, Господи! Оставь его живым!..
Этот крик отчаяния напомнил мне описание смерти в “Истории Эриванского полка” генерал-майора (“храбрейшего из храбрых”, как его называли) Николая Павловича Слепцова – командира 1-го Сунженского казачьего полка, погибшего в бою на Гехинских завалах 8 декабря 1850 года:
“Сражённого героя вынесли из сечи на бурке. Слепцов был ещё в памяти и спрашивал, взято ли неприятельское орудие. Ему отвечали, что нет ещё известий, но что завалы взяты… “Ну, и за то слава Богу!” – сказал он, крестясь. Ещё минута – и всё было кончено: Слепцов умер тихо и с твёрдою верою. Ни единого стона не вырвалось из его груди… Горе было всеобщим… Среди казаков эта потеря произвела ошеломляющее впечатление. Чтобы понять, как любили Слепцова на Сунже, достаточно было видеть, что там происходило, когда везли его тело. Всё население высыпало навстречу, и все, от мала до велика, рыдали… Слепых подводили к гробу, матери клали на его крышку грудных детей”.
Владимир Мирсаитович Гайн-ов:
Военный человек, если это действительно военный человек, прекрасно сознает неизбежность смерти и спокойно к этому относится. Но он сражается до конца. Как любил иногда сказать Герман Алексеевич, “кто борется, может проиграть, кто не борется – уже проиграл!”. Слова эти явно перекликаются с утверждением военного историка Антона Антоновича Керсновского, который писал, что “сущность русской национальной доктрины — преобладание духа над материей”. Дух его никогда не бывал сломлен. От других я слышал, что однажды Герман Алексеевич сказал такую фразу: “Когда-нибудь однажды здесь, на Кавказе, меня и убьют: слишком многим мы рискуем…”.
…Тело Германа Алексеевича уже увезли – и тут налетели журналисты. Не могу говорить обо всех дурно: во-первых, они выполняли свою работу; во-вторых, многие старались оставаться честными и писали так, насколько они понимали ситуацию. Но тут – как на запах жареного… Мы в жуткой скорби, а они шарят глазами – кого бы спросить, что произошло, да какие подробности… Я отдал команду часовому, чтобы их вывели за пределы расположения штаба.
Александр Угрюмов, сын:
Большой его мечтой было – построить свой дом. Среди его рабочих бумаг я обнаружил план, чертежи – фактически проект. Подсчитан расход материалов, составлена смета. Когда мы заговаривали о даче, он говорил: “Если удастся построить дачу, то никаких огурцов-помидоров там не будет! Только цветы. Посреди двора – беседка для чаепития, а вокруг целое поле ромашек. Представляете, как красиво?”.