Журнал Наш Современник №8 (2004)
Шрифт:
В приведенном тексте детально отслеживается, кто, когда и на какое из двадцати мест переместился. Текст, тем самым, конструирует образ гомогенной группы из двадцати национальностей. Между тем на первую пятерку в ней приходится 89,55% (1999 г.) численности населения страны , в том числе русские составляют 80,5%, татары — 3,9%, украинцы — 2,9% чуваши — 1,25%, башкиры — 1%. А на три последующие пятерки — вместе взятые — 6,82%. Таким образом, приведенный распространенный вариант анализа этнической структуры скорее затушевывает реальную картину, чем раскрывает ее.
Корректировка этнической истории
Образ России как этнически фрагментированной общности легче сконструировать при условии корректировки этнической истории, при отрицании роли русских как этнического ядра.
В процессе этногенеза, особенно начиная с XIII века, русский этнос вбирал в себя прошедших через обряд православного
Удивительно, что в академической среде встречаются исследования, в которых народ делят на “рафинированных” и “нерафинированных”, хотя этническая принадлежность уже давно не определяется по чистоте крови. А вот то, что объектом подобных исследований являются только русские, хотя смешанные браки — нормальное явление среди многих народов, уже не удивляет. В современной Украине или Казахстане такие исследования вряд ли возможны. Тем более в странах Западной Европы. Там никому в голову не придет вычислять процент “чистой” французской крови у французов или считать, сколько в Германии и Италии “рафинированных” немцев и итальянцев, хотя все европейские нации сформировались в результате биосоциального взаимодействия многих народов. Современные немцы происходят от германцев, кельтов и славян; современные французы — от галлов, римлян, бриттов и германцев; итальянцы — от этрусков, римлян, кельтов, германцев, греков и сарацин. На эту базовую этническую платформу наслаиваются последующие этнические синтезы. Об этом пишут европейские ученые, например Отто Бауэр о немцах:
“Немцы представляли собой хаотичную смесь славян, кельтов и тевтонцев, и в начале XX в. они имели больше сходства с современными французами и итальянцами, у которых им было чему поучиться, чем в свое время — с подданными Священной Римской империи” 1.
Италия в свое время объединила в себе совершенно различные в этническом отношении Пьемонт и Неаполь и еще более непохожие на них Корсику и Наварру.
“Мы создали Италию, теперь нам нужно создать итальянцев”,— говорил политический объединитель страны Массимо д’Адзельо,— то есть создать итальянцев из жителей полуострова, объединенных самыми разнообразными связями, кроме общего языка, которого у них не было, и государства, которое пришло к ним сверху, извне. Ничего такого изначально итальянского у них не имелось” 2.
Современная Франция в ее политических границах сложилась в результате военного покорения парижскими королями очень разных земель и народов. Кельтская Бретань была окончательно присоединена лишь при Наполеоне, Бургундия в XV веке, покорение Юга — Прованса и Лангедока — потребовало от центральной власти непрерывной войны, вплоть до рубежа XVIII века. И в итоге всех стали считать французами.
Русский этнос на евразийском пространстве, будь то Российская империя, Советский Союз или Россия, исторически выполнял роль народа, объединяющего и цементирующего общность всех российских народов. О связующей функции русских на всем евразийском субконтиненте очень точно писал В. В. Кожинов: “Евразийским народом является именно и только русский народ; остальные населяющие Россию народы — это в основе своей либо европейские, либо азиатские народы, обретающие евразийские черты лишь в “магнитном поле” России. И если они оказываются за пределами этого поля, они утрачивают евразийский характер и постепенно опять превращаются в собственно европейские или же азиатские. Один только
Выделяя роль России и русских, мы опираемся на объективную закономерность естественно-исторического развития обществ, согласно которой приобщение к мировой культуре осуществляется через посредство наиболее мощных языковых и культурных систем. Именно через русский язык и русскую культуру многие народы евразийской цивилизации знакомятся с сокровищницей мировой культуры, и через русский язык они делают всеобщим достоянием свои национальные культурные достижения. В этой связи размывание национальной идентичности русских, ослабление их национального сознания, унижение национального достоинства, стирание национального лица России — это угроза не только для самого русского этноса, но и для всех народов, входящих в “магнитное поле” России.
Три модели нации
“Нация есть одно из тех многих явлений, которые мы знаем, пока нас о них не спрашивают; на поставленный же о них вопрос мы не в состоянии дать точного и ясного ответа”1. Приведенное суждение У. Бэджгота о нации, высказанное более ста тридцати лет назад, подтверждает, что однозначного определения нации не было ни прежде, ни сейчас. Определений, вероятно, столько же, сколько пишущих о них ученых. Основываясь на этом, некоторые ученые (В. А. Тишков) вообще предлагают отказаться от этого понятия из-за его многозначности.
В данной работе мы не стремимся проанализировать варианты трактовок понятия нации или включиться в дискуссию с их авторами. Мы остановимся лишь на том аспекте, который непосредственно связан с рассматриваемой нами проблемой конструирования образа России как этнически фрагментированного государства.
В 90-е гг. XX в. на фоне разрушения советской общности как крупнейшего надэтнического синтеза в социальных исследованиях появились любопытные примеры подходов к анализу современного общества, общий смысл которых условно можно обозначить как виртуализация социальных структур . В рамках постмодернистских концепций при описании социальной реальности стало модным говорить об “эфемерности”, “воображаемости”, “размытости”, “фрагментированности” социальных структур и объектов. В этом ключе рядом авторов (Б. Андерсон, Ф. Барт, Р. Брубейкер, П. Холл, Г. Уикер) рассматриваются и нации. Отдельные отечественные этнологи, по их словам, “одновременно или даже раньше, чем зарубежные специалисты”2, с энтузиазмом влились в русло постмодернистского социального анализа, что, по их мнению, “...способствовало отходу от трактовки социальных коалиций (групп) как реальных, субстанциональных общностей. Это — прежде всего интерес к так называемым сетевым формам и растущее использование категории сеть (network) как ориентирующего образа или метафоры в теории и конкретном исследовании. Это разработки в области теории рационального действия, которые делают упор на индивидуальные стратегии и на более глубокое понимание феномена групповости (groupness). Это — переход от структуралистских взглядов, при которых группа рассматривается как исходный компонент социальной структуры, к конструктивистским подходам, при которых групповость — конструируемый, контекстный и подвижный феномен. Наконец, постмодернистские подходы вызвали больше внимания к проблемам фрагментированности, эфемерности и эрозии жестких форм и четких границ” 3.
Далее “главным этнологом” России делается следующий вывод: “...В свете этого подхода нацию возможно рассматривать как семантико-метафорическую категорию , которая обрела в современной истории эмоциональную и политическую легитимность, но не стала и не может быть научной дефиницией . В свою очередь, национальное как коллективно разделяемый образ и национализм как политическое поле (доктрина и практика) могут существовать и без признания нации как реально существующей общности” 4.
Итак, по мнению авторов, нации — это “метафора”, в реальности они не существуют, научной категорией считаться не могут, а смысловое значение этого понятия зависит от “индивидуальных практик” и от того, как и кем “конструируется” “групповость”.
Вероятно, что такие конструктивистские подходы могут быть полезны при изучении, скажем, американской нации, групповую идентичность которой приходится искусственно “конструировать” и поддерживать при помощи выдуманных традиций, символики, атрибутики (поскольку реальное общее историческое прошлое и реальная традиция у них отсутствуют).