Журнал Наш Современник №9 (2001)
Шрифт:
Отчетливо встала в памяти жена и старенькая мать, пятистенок, который он успел поставить за три года до войны.
Сухие стебли трав хрустели под ногами. Густой осенний воздух щекотал ноздри. Сейчас он минует луговину, потом гребенку березняка, и вот оно — родное поле, от которого до деревни не более версты. В последний раз вспахал он это поле под лен, а летом ушел на войну.
Феофана не удивило обилие воронок на этом поле. Воронки — атрибуты войны, ну а здесь совсем недавно шли бои. “Значит, в эту осень поле осталось невспаханным”, — успел подумать он, как тут же огненный смерч бросил его вверх с таким
“Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои...” Однако вторая мировая война продолжалась... на Дальнем Востоке.
Из повести “ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС”
Лейтенант Анатолий Ванюков был откомандирован в поселок Козыри для приемки леса, заготовленного впрок.
Благополучно справившись с заданием, он двинулся в обратный путь, домой.
Сколько отмахал, не заметил. На перепутье, в три дома, завернул в крайний.
Хозяин, не старый мужчина с щетиной на подбородке, встретил его приветливо.
С яркого света улицы в избе показалось сумрачно. Анатолий прошел к массивному, до блеска выскобленному столу, опустился на лавку.
— Откуда и куда направляешься, товарищ? — не без удивления полюбопытствовал хозяин. Он был в телогрейке, серых подшитых катанках. На голове солдатская шапка.
Когда Анатолий удовлетворил любопытство хозяина, тот спросил:
— Один?!
— Один, а что? — в свою очередь спросил Ванюков.
Хозяин мотнул плечом, боясь обидеть гостя, смущенно пробормотал:
— Ничего, просто так... Морозно больно, гляжу.
Часы-ходики с засиженным мухами циферблатом показывали полдень.
Немного гудели ноги. Гость снял шинель, разулся.
— Смелый ты человек, командир, — похвалил мужик. Видя, что тот собирается завтракать своим скудным, заледенелым припасом, хозяин проворно разжег самовар, достал из печки похлебку, тушеную картошку и топленое, с коричневой пенкой, молоко.
— Давай вот горяченького перехвати, свое убери.
От каравая отрезал несколько крупных ломтей. В эмалированную миску с отбитыми краями налил щей.
— Садись, лейтенант, не стесняйся.
Анатолий достал фляжку, попросил мужика налить себе и ему. Тот услужливо захлопотал, торопливо брякая посудой.
— Это можно, счас, счас, — твердил мужик, ставя на стол две алюминиевые кружки. — Вот, паря, не зря у меня нос с утра чесался.
Когда выпили, закусив картошкой, хозяин разговорился.
— Марфа моя у соседей. Там Валентина на сносях, так помочь надоть. В нашей дыре только взаимная выручка, паря, без нее, — он развел руками, — без нее хоть помирай.
Повторять Анатолий не стал, а хозяин плеснул себе еще, закусив круто посоленным хлебом.
—
Щи Анатолий ел с аппетитом. Пили темный с травами чай, заправленный топленым молоком.
— Сорванцы наши в Козыреве учатся. Как отправили по осени, так до первой навигации дома не будут.
После сытного обеда Анатолия разморило. Отяжелевшие вдруг веки смыкались помимо его воли.
— Ложись вон на печку, сосни малость, — предложил хозяин.
Анатолий отказался. Встал, прошелся туда, сюда, вроде бы полегчало, только ноги отходили медленно и тягуче.
Осмотрелся. Просторная изба опрятна. Большая русская печь заняла половину жилья. Возле печки, в заднем углу, деревянная кровать с высокими торцами. Темный платяной шкаф. В одном простенке зеркало. В другом — рамка с фотографиями. Анатолия привлекла фотокарточка, помещенная в левом нижнем углу этой рамки. На фотокарточке красовались двое. Один сидел, с баяном, улыбчивый, симпатичный, в офицерских погонах. Другой, солдат, стоял позади офицера. Фотография была столь знакомой, что Ванюков не выдержал.
— Послушайте, откуда у вас это? — волнуясь, спросил он, указывая на фотокарточку.
— С войны, — ответил мужчина, не поворачивая головы. Он пил чай, держа кружку обеими руками.
— Вы можете объяснить потолковее, как попал к вам этот снимок? — в нетерпении повторил Ванюков, чувствуя, как к горлу подкатывает предательская спазма.
— Все можно, товарищ лейтенант, счас, счас. — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Это я со своим комбатом капитаном Ванюковым. Вот он — я, а это....
— Другого я знаю, — тихо сказал Анатолий. — Этот комбат — мой родной брат!
Хозяин внимательно взглянул на гостя, кивнул:
— Похож, ей-Богу, похож!.. Воевали мы вместе с твоим братаном. Как сейчас вижу, стоит перед строем батальона молодой, пригожий, ордена да медали на груди горят. Поздоровался, потом подошел к каждому словом обмолвиться. Справился о настроении, о здоровье. Чем я ему приглянулся, убей, не знаю, только когда прошел всех, остановился напротив меня, фамилию спрашивает. “Рядовой Понкин”, — отвечаю. “Будешь, рядовой Понкин, моим ординарцем, ясно?” — и улыбается. “Есть быть вашим ординарцем”, — отвечаю. Здесь война с япошками была короткая, но злая. Через неделю мы уже заняли Чаньчунь.
Понкин свернул цигарку, закурил, аппетитно затянулся, вбирая в себя едкое облако. Можно подумать, он глотает не табачный дым, а божественный нектар.
— На Ляодуне, как и всюду, самураи бились отчаянно, превратив полуостров в сплошной очаг сопротивления. Брали мы город Альдунь. Вот это, скажу, была оп-е-е-рация! Умирать буду, не забуду. Не только япошкам, нам жутко становилось в этом кошмаре. Представляешь, лейтенант, додумались наши командиры взять этот город сверху. Наш батальон входил в состав 6-й ударной механизированной армии, в воздушно-десантный полк. В самую темную ночь навалились на самураев в ошеломляющем темпе. То, я скажу, выдалась ночка! Кромешная тьма, и вдруг в эту кромешную тьму накатывается сплошной вой душеледенящей сирены, и сотни прожекторов с самолетов-штурмовиков насквозь прожигают город! Пока узкоглазые протирали свои зенки, из мрака, со второго “потолка”, свалились мы в черном, на черных парашютах!