Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
Шрифт:
Мы летели в Хартум по прямой, почти по меридиану — Москва, Каир и далее, на юг... Самолет из Москвы уходит глубокой ночью, и рассвет встречает путешественников уже у берегов Африки, а Каир первым на заре раскрывает для них двери своего аэропорта. Через час мы снова поднялись в воздух.
Вот тогда и увидел я впервые Нил сверху. Я плавал по Нилу, стоял на его набережных, смотрел на него из окна вагона или микроавтобуса, купался в Ниле, наконец, а тут он вдруг уменьшился в размере, изменил свой облик, и я сперва не узнал Нил: долго казалась мне Нилом вся его долина — матово-синяя, с зеленоватым
Несложный оптический обман разъяснился, когда самолет пошел непосредственно над долиной Нила. Я увидел тогда посреди матово-синей полосы мутно-серую, издали неразличимую, петляющую реку, а самая долина запестрела зелеными и бурыми квадратами полей, вполне такими же с самолета, как и у нас в России.
Но самое сильное впечатление произвели на меня «следы хлыстов» — русла рек и ручьев, некогда бежавших со всех сторон к Нилу.
Пустыня буквально исчерчена, изборождена ими; сверху они — наиболее запоминающийся и удивительный штрих в ее облике, ибо меньше всего ожидаешь увидеть такое.
Я сидел у окна. В моем распоряжении имелся бинокль, и в моем распоряжении имелось достаточно времени, чтобы подумать — путь от Каира до Хартума не так уж близок даже по современным масштабам. Бинокль мог и приближать и удалять предметы.
Мысль — тоже.
Я думал сначала о невероятном — о том, что и Аравийская, и Ливийская, и Нубийская пустыни, да и Сахара в целом, некогда были зелеными, цветущими, как обычно пишут в книгах.
Но мне посчастливилось не только читать книги о пустынях, но и видеть пустыни. Я трогал руками спекшийся, раскаленный камень аравийских возвышенностей. Я бегал по песчаным холмам Ливийской пустыни в поисках хоть одного живого стебелька.
Они там есть, живые стебельки, но когда по пустыням текли реки, там росли леса или редколесья, там цвели луга...
Я видел бывшие реки — их в Африке называют «вади» — у Асуана, но одна пересохшая река не поражает воображения.
Вот когда их сотни, тысячи, десятки тысяч — бывших рек, стремящихся к Нилу, — вот тогда переворачиваются в мозгу давно устоявшиеся представления о вещах и явлениях. Значит, все-таки было так.
Текли по Африке реки, питали реки Нил. По берегам рек жили люди — скотоводы, охотники и, вероятно, земледельцы. И жили по берегам рек, и окрест, и в самих реках звери. Бегемоты жили, крокодилы тоже. Антилопы паслись на (как любили писать в прошлом веке) «тучных» лугах. А за антилопами и прочими копытными львы охотились...
И вдруг реки почему-то (но почему?!) стали пересыхать, хотя климатологи всего мира ныне единодушно утверждают, что последнее десятитысячелетие (после ледников) характеризуется как раз устойчивым климатом — ни сильной засухи, ни сильного увлажнения — в пределах присредиземноморья, во всяком случае. Люди не задумывались тогда, почему пересыхают реки, почему гибнут посевы и почему гибнут травы на лугах — климатологических загадок они перед собой не ставили, они просто пошли следом за уходящей от них водой.
И люди, вовсе не думая об этом так, как я сейчас пишу, объединились здесь в крупные общины, потом образовались государства, создалась в ходе веков одна из самых древних, одна из удивительнейших цивилизаций на земном шаре.
И. Забелин, кандидат географических наук
Ф. С. Фицджеральд. Военные бэби
Советский читатель знаком с Ф. С. Фицджеральдом по одному из лучших его произведений — роману «Великий Гэтсби». Публикуемый нами рассказ «Военные бэби» основан на действительном случае, происшедшем во время учебных маневров в штате Алабама в 1918 году. Автор сам участвовал в этих маневрах как офицер американской армии и подобно одному из героев рассказа спасал тонущих новобранцев.
Я окончил колледж в шестнадцатом году. А сегодня мы отмечали двадцатую годовщину нашего выпуска. Мы называем друг друга «военные бэби» — всем нам пришлось побывать на проклятой войне. В этот раз разговоров о войне было больше, чем на любой из прежних годовщин. Может быть, из-за того, что в воздухе снова запахло порохом.
После официального торжества мы втроем засели в дальней комнате Пита и погрузились в бесконечные воспоминания. Было уже за полночь, когда вошел еще один из наших. Мы едва смогли узнать его на традиционном шествии выпускников, потому что он бросил колледж, еще будучи первокурсником, и с тех пор ни разу не появлялся.
— Привет, старина э-э-э-э... Хибб, — сказал я, с трудом припоминая его имя.
Мы воспользовались поводом, чтобы заказать на всех еще пива, и вернулись к нашим разговорам о войне.
— Вы заметили, как при возложении венка произошло небольшое движение: каждому хотелось прочесть на мемориальной доске имена Аба Данцера, Макгоуэна и остальных ребят нашего выпуска, погибших на войне? И наверное, каждый подумал о том, что уже двадцать лет, как ребята перешли в мир иной, и что старость — не за горами.
— За то, чтобы снова стать тем молодым парнем, я бы согласился еще раз пройти через войну, — сказал я и обратился к Хиббингу: — А ты, Хибб, был на войне?
— Я был в армии, да повоевать мне не пришлось.
Разговоры о войне, пиво, время — все текло, перемешиваясь. Кроме Хиббинга, каждый из нас без остановки выпаливал что-нибудь забавное, невероятное или страшное.
И только когда вдруг наступила пауза, Хиббинг сказал каким-то виноватым голосом:
— Мне бы, пожалуй, тоже пришлось повоевать, если бы меня не обвинили в нанесении побоев одному мальчишке.