Журнал «Вокруг Света» №03 за 1979 год
Шрифт:
Но ребята работают. Эрнст Салазкин регулярно вылетает в Моатизе и дает консультации. Однажды угольщики ГДР, работающие там, «потеряли» пласт угля. Приехал Эрнст, походил с нашим переводчиком Рубеном Грояном по шахте, понюхал, посмотрел и нашел пласт. С тех пор камарада Эрнешту частенько наведывается в Тете...
Гора не единственный объект пристального внимания нашей группы. Змейки-дороги все чаще приводят геологов к рекам — тоже дорогам, но особым, по ним путешествуют не люди, а минералы. Веками, тысячелетиями
Еще в глубокой древности в Замбезии добывали золото. Древнейшие упоминания об этом записаны первопоселенцами... на скалах — века, а может быть, и тысячелетия назад. Неведомые нам племена оставили здесь наскальные рисунки — нехитрые впечатления от дальних странствий, трудной, полной неожиданностей жизни первых мигрантов.
Что за люди прошли первыми по этим зарослям, кто поднялся на горные вершины, забрался в темные пещеры, разжег огонь и зажарил первого жавали — дикого кабана, изумился грации непуганых жирафов? Этого, видимо, мы никогда не узнаем. История с именами и датами наступит позже...
Но большинство ученых, попытавшихся анализировать мозамбикскую живопись, склонялось к выводу: эти и другие южноафриканские рисунки имеют четкую генетическую связь с изображениями Центральной Сахары и Северной Африки. С другой стороны, в Танзании найдены наскальные фрески, очень схожие с эфиопскими, а в самом Мозамбике, в свою очередь, — с теми, танзанийскими. Снова, который уже раз, возникает цепочка: Испанский Левант — Северная Африка — Сахара — Восточная Африка — Мозамбик — мыс Доброй Надежды. В спорах об этой гипотезе сломали немало копий представители многих этнологических школ, оставим за ними право привязать хронологически ту или иную миграцию к определенной археологической культуре.
Ну а нам, геологам, рисунки помогли так. На некоторых изображениях прилежная рука художника выписала сцены торговли золотом и медью. И Геральд Свирин, наш консультант по золоту, с головой погрузился в архивы. Он поднял свыше 500 отчетов на португальском и английском языках.
Первые европейцы еще застали за работой лучших мозамбикских рудознатцев. В те годы, когда португальцы не враждовали с местными племенными союзами, они старательно изучали «положение шахтных дел внутри страны». Оказалось, ежегодно из Софалы уходили 3—4 судна, груженных золотом, в общей сложности на шесть с половиной тонн. Добывали его, если верить хронисту Алкансове, так: «Они копают землю наподобие шахты и делают там проход через камень, и берут они из жил землю, смешанную с золотом; собрав ее, они бросают ее в горшок и сильно нагревают на огне, а потом высыпают в сторону. Остыв, земля получается отдельно, а золото — чистое золото! — отдельно. И никогда никто не имеет права добывать золото без ведома правителя под страхом смерти».
Ранний португальский хронист усмотрел только один вид золотых поисков — видимо, речь шла о кварцевых жилах или золотоносных железистых кварцитах. Жоау ди Барруш, тот самый, что оставил потомкам несколько сотен страниц великолепного описания своих путешествий, увидел больше — он впервые упомянул о геологических работах в древности. «Речное золото добывают круглый год, — писал хронист, — но более интенсивны работы в конце дождливого сезона, когда спадает вода в реках. Август, сентябрь и октябрь — лучшие месяцы, ибо потом стенки шахт начинают «плыть» и работы останавливаются». (Отметим в скобках, что мы опробовали наши элювии в то же время, что и указал Барруш. Действительно, португалец не ошибался в своих наблюдениях.)
И Свирин делает вывод — в этих районах
И вот теперь каждое утро, пока нежарко, мы приезжаем на реку, вынимаем из кузова лотки, рулетки, зубила, тетради. На берегу нас уже ждут рабочие. Помощник берет пробу со стенок шурфа, пересыпает в лоток, и рабочий начинает мыть. После получасовой работы на дне лотка остается горсть сырого тяжелого минерала — танталита, иногда мелькают микроскопические частички золота или гранатов. Рабочие не могли сначала понять, зачем нам эта серая пыль. Раньше их заставляли мыть только золото... Но скоро привыкли, старательно сбрасывали глину и песок, оставляя тяжелую фракцию.
Василий Илларионович Гук больше двадцати лет проработал на пегматитах в Забайкалье. Знает о них практически все. Жили мы в Муйане на усадьбе, и места для камералки не было. Василий Илларионович нашел выход из положения: в своей же комнатушке он поставил лишний стол, завалил его образцами, приволок бинокуляр, люминоскоп, толстые книги по минералогии и до поздней ночи просиживал, сгорбившись, над кусками породы, рассматривая собранное за день.
За работой промывщиков внимательно следит дежурный: с глиной и кварцевым песком ничего не стоит выплеснуть из лотка драгоценные частички танталита. «Осторожнее, осторожнее, размахался! — суетится Гук около рабочего на берегу и обращается к нам: — Надо будет его проверить: кинем дробинку свинцовую завтра в лоток, интересно, выплеснет или нет?..» Но тут же забывает об этом, отвлекаемый очередным делом...
Немного выше по течению, как раз там, где тридцать лет назад рабочие нашли самый крупный в Мозамбике самородок золота — 64 грамма, расположилось семейство охотника Алберту. В сплетении веток плотины вложены в ряд несколько десятков ловушек для крыс — они уже несколько дней вымачиваются в воде для того, чтобы стать гибкими и прочными. Капкан состоит из деревянного выдолбленного цилиндра с хитроумной петлей внутри и приспособлением из веток для захлестывания. Называется силок «жанго», и попадаются в него жирные сильные крысы.
Но сезон настоящей охоты еще не начался. И «безработный» пока Альберту поехал с нами. К вечеру, когда прошли сумерки и стало совсем темно, машина подъехала к старой шахте в Нуапарра, где добывают турмалин. Возле самых разрезов — соломенная, на бревенчатых подпорках хижина. Мальчишки — сторожа. Возле самого домика ветвистое дерево, и метрах в четырех от земли на нем какая-то странная площадка из досок. Я спросил, что это такое.
— А это от каррамо (льва), — ответил сторож. — Когда мы видим, что каррамо приближается, или слышим, его, то через дыру на крыше выбираемся на дерево и смотрим на каррамо сверху. Но в последнее время каррамо редко навещают шахту — слишком много людей.
Алберту сидел на капоте «лендровера», медленно двигавшегося по неровной и темной дороге, и пристально вглядывался в кусты.
Была уже совсем ночь, когда пыльный «лендровер» с нагретыми от бесконечной езды колесами подъехал, наконец, к поселку, где предстоит провести ночь. Наутро снова месить пыль и грязь дорог Замбезии.
Н. Непомнящий
Мапуту — Москва
«Паспорт» Красивой Мечи