Журнал «Вокруг Света» №03 за 1979 год
Шрифт:
Тауфик Таляль подходит к карте и показывает расположение позиций противника и защитников Тира.
— Бои тяжелые, противник использует авиацию и танки, — говорит он. — Вчера, например, израильские катера попытались приблизиться к городу, чтобы высадить десант, но наша артиллерия отогнала их. Наиболее опасный участок сейчас — восточный: позиции израильтян в двух километрах. На юге их части подошли к лагерю палестинских беженцев Рашадия. И хотя обстановка напряженная, мы готовы к длительной обороне. Оружие у нас есть, люди тоже. Ну а смелости нашим бойцам не занимать...
Пересев в «джип» Тауфика Таляля,
— Там, — говорил мне в багдадском аэропорту Гамаль. — остались наши отец и мать, младшие братья и сестры. Самый старший, Абдель — федаин. Доведется побывать в наших краях, зайдите к ним и передайте от нас привет. Они будут рады...
С волнением я ехал к Рашадии. Найду ли там родственников моих знакомых братьев-палестинцев? Живы ли они?
Рядом со мной в «джипе» сидели бойцы Рифаат Насер и Абу Самир. Я попросил их рассказать о том, где и как они встретили начало войны.
— Наше подразделение находилось в Бинт-Джебейле, — сказал Рифаат Насер. — Мы знали, что израильские войска готовятся к нападению. И вот в ночь с 14 на 15 марта ударила артиллерия противника. Над нашими позициями появились «фантомы». Вскоре пошли в атаку танки и пехота. В первом же бою мы подбили три танка.
— Тот факт, что израильтяне за три дня боев смогли продвинуться лишь на несколько километров, говорит о многом, — добавил Абу Самир. — Блицкриг не удался.
— Поскольку пехота противника топталась на месте, — продолжал Рифаат Насер, — израильское командование решило подавить наше сопротивление с помощью артиллерии и авиации. Бомбардировки иногда длились по десять часов, после чего в наступление пыталась идти пехота. Но мы тоже атаковали, устраивали засады, совершали ночные вылазки...
В Рашадию мы въехали под грохот канонады, снаряды рвались всего в какой-нибудь сотне метров от лагеря. Раньше в нем жило двенадцать тысяч палестинских беженцев. Сейчас осталось четыре семьи. Не сумев с ходу захватить лагерь, израильтяне подвергли его трехчасовой варварской бомбардировке, почти целиком сровняв с землей. У стены чудом уцелевшего дома стоял детский велосипед, и мне вдруг показалось, что сейчас распахнется дверь и выбежит, весело смеясь, его маленький хозяин. В следую щую секунду это видение исчезло: я разглядел, что руль у велосипеда срезан осколком. Да и сам вид сплошных развалин был настолько гнетущим, что просто не верилось, что здесь когда-то играли дети.
За углом дома, на крыше которого кучкой сидели нахохлившиеся голуби, мы столкнулись со стариком, тяжело опиравшимся на самодельную палку. Это был 80-летний Сайд Махмуд, старейший житель Рашадии.
— Почему я не уехал? — переспросил он. — Один я на этом свете. Куда ехать? Родина моя захвачена израильтянами, здесь я состарился, здесь и
Я спросил его, не знал ли он семью Гамаля и Самира.
— Как не знал, — улыбнулся старик. — Их дети выросли на моих глазах... Старший, Абдель, недавно погиб. Отец и мать с младшими детьми уехали в другое место. Месяц назад вернулись Гамаль и Самир. Сейчас они где-то воюют...
Вот и окраина лагеря. Отсюда до израильских позиций около километра.
— Видите те белые домики с красными крышами? — показал рукой Тауфик Таляль. — Там израильтяне. Поэтому приходится быть предельно осторожными: здесь все просматривается и простреливается.
Нас обступили бойцы, среди которых было несколько подростков лет по четырнадцать-лятнадцать. «Не захотели покидать свою Рашадию. Теперь воюют наравне со взрослыми», — сказал кто-то из бойцов, заметив мой изумленный взгляд. Потом мы снова услышали рассказы о том, как Израиль напал на южные районы Ливана, топчет чужую землю, сгоняет жителей с насиженных мест. Я смотрел на этих парней, видевших и горе и смерть, вглядывался в их уставшие, с ввалившимися щеками лица. Они знают, за что воюют, за что, если придется, отдадут жизнь. Бойцы вспоминали погибших товарищей, называли имена, и лица их становились суровее...
Горький вкус войны
Во второй половине дня мы покинули Рашадию и вернулись в Тир. В штабе обороны города нам предложили поехать на другой участок фронта — в Набатию, расположенную в пятнадцати километрах от израильской границы.
— Посмотрите, что там происходит, — сказал Тауфик Таляль и, смущенно улыбнувшись, добавил: — А заодно подвезете туда моего друга Абу Сулеймана. Он тоже из нашей организации.
...Лента шоссе вьется среди зеленых холмов. По обеим сторонам дороги раскинулись небольшие деревушки. Одни спрятались в низинах, укрывшись в тени деревьев, другие забрались на вершины холмов, открытые всем ветрам и лучам палящего солнца. Война нарушила размеренную деревенскую жизнь, и крестьяне покинули свои дома, бросив то, что создавалось годами. Сейчас здесь пусто. Лишь собаки, потерявшие во время военной суматохи хозяев, одиноко бродили от дома к Дому.
— Раньше вдоль дороги, — рассказал нам Абу Сулейман, — стояли крестьяне с корзинами свежих фруктов. Земля здесь щедрая. Теперь все приходит в запустение. В деревнях остались лишь старики. Много горя принесла война. Погибло и ранено около двух тысяч человек, число беженцев достигло двухсот тысяч. А сколько разрушено, сколько несобранных урожаев...
Мы видели по дороге в Тир и Рашадию огромные плантации цитрусовых, цветущие, наполненные пьянящим ароматом сады. Ветки деревьев гнулись к земле под тяжестью лимонов и апельсинов. Но убирать урожай некому.
У въезда в Набатию нас остановил патруль. Обычная проверка документов. Абу Сулейман уточнил, где размещается штаб, и мы поехали дальше. Я был здесь несколько месяцев назад. Раньше шумный и многолюдный, город встретил нас скорбным молчанием пустынных улиц, наглухо закрытыми ставнями, замками на дверях, настороженными взглядами редких прохожих. На многих домах, словно бинты на раненых, белеют объявления: «Продается, звонить по телефону...» Но покупателей и продавцов нет: из тридцатитысячного населения в городе осталось не больше пятисот жителей.