Журнал «Вокруг Света» №03 за 1988 год
Шрифт:
— Зорче гляди, сеньор. Этот квадрат — тень от дома Хосе. Время от времени мы наведываемся сюда, чтобы выполоть траву, и стараемся сохранить этот почерствевший пепел — пусть лежит так, как остался после пожара.
И я отвечаю, что зорко смотрю на все это.
— И ты уже знаешь, почему мы с такой любовью храним этот пепел?
И я отвечаю, что нет, но все равно смотрю зорко.
— Потому что пепел этот смешался с пеплом Дельяниры Альипен, жены нашего мальчика.
Я не говорю ни слова. Комок подступил к горлу, перехватив дыхание. С той же ясностью, с какой сейчас обнажились резкие черты этого пустого квадрата, я вдруг услышал горячечный треск пламени, пожирающего тело человеческого жилья и молящую о спасении плоть женщины, приходившейся женою Хосе.
— Чуть левее отсюда лежит
— «Митимае»? Я что-то слышал об этом.
— Один из самых трусливых способов завоевания. «Митимае» — это когда какое-нибудь племя, живущее, например, в Чили, берут и насильно переселяют в край, скажем, перуанской Амазонки. А перуанское племя таким же образом «переселяют» куда-нибудь в Чили. И так — повсюду. А потом все их, оказавшихся без корней, без истории, без защиты, заставляют склонить голову перед верховным касиком и платить ему дань.
Но никогда никто не мог так поступить с арауканами, сеньор. Инки доходили только до Био-Био. Веками пытались они продвинуться дальше. Потом настал черед испанских конкистадоров. Триста лет длилась война с ними, и ни разу не смогли испанцы пересечь Био-Био без страшных для себя последствий.
Много раз давали мы им это сделать. Беспрепятственно входили они в лес, а мы тенью шли по их следу. Не подозревая, что мы сами помогаем им в этом, испанцы продвигались все дальше на юг, шли днем и ночью, и ни разу мы их не атаковали. Тайно протаптывали мы для них тропы, и тяжким грузом ложились они под ноги конкистадоров, тянули их в жаркую пучину, туда, где бьется сердце южного ветра. И когда наконец они принимали решение повернуть вспять, тогда мы начинали преследовать их повсюду.
Мы были воинственным народом, сеньор. Неожиданная ночная атака — отход. Средь бела дня налетим, ударим — и отойдем снова. Так мы воевали неделями, месяцами. Представь, как это бывало — ночь вдруг освещалась пламенем множества факелов, и на головы врагов сыпались камни, и до самого утра потом в окрестностях лагеря ни на мгновение не смолкали наши голоса, звучал боевой клич — и враг в такую бессонную ночь становился слабее духом. Потом мы выбирали самое подходящее для первой атаки место. Чаще всего — холм с довольно крутыми склонами, потому что кони не могли взбираться по ним с той же резвостью, с какой мчались по равнине. К тому же мы усеивали склон холма острыми пиками, и каждая метила в конскую грудь. А лес, все подходы к нему, все заповедные его уголки мы засевали волчьими ямами. Мы бились с помощью лассо — чтобы не напороться на испанские копья и шпаги. Не составляло большого труда сбрасывать всадников на землю и сброшенных — добивать: наш Лаутаро однажды понял, что человек и конь — разные существа, существовавшие независимо друг от друга, и что, оказавшись без коня, на голой земле, испанец становился беспомощным — его движения стесняли доспехи, они уже не защищали, а лишь прижимали своего хозяина к земле.
У них были аркебузы. Давно еще Хосе рассказывал, что американские индейцы всюду и всегда атаковали на один манер — беспорядочной толпой шли они на врага, желая встретить его открытой грудью. В неуправляемой этой толпе могло быть и десять, и пятьдесят тысяч человек. Испанцы встречали их в пешем строю и давали залп из аркебузов. И часть нападавших падала на землю, чтобы никогда
Никто толком не знает, где и когда обучился этому искусству Лаутаро. Рассказывают, что перед началом кампании он коротко стриг гривы своим коням и надевал красную рубашку, снятую с какого-то испанца, чтобы каждый воин мог отовсюду видеть своего вождя. Он стал плотью нашей истории, и Хосе нам рассказывал, что один испанский священник по имени
Диего де Росалес знавал его лично и посвятил ему целые главы своей книги, дав подробное описание его характера, облика, его манеры ведения боя. Усевшись на коня, чтобы быть видным всем, Лаутаро рассказывал воинам, во имя чего он ведет их на битву, и голос его звучал низким тяжелым басом.
Он ввел такие методы войны, каких не знала еще Америка. Он сумел убедить, что нельзя атаковать врага скопом, объединил воинов в отряды. Он научил, как поступить, чтобы под рукой всегда были свежие силы. Армия делилась на три части: треть воинов отдыхала, треть находилась в резерве, и еще треть шла в атаку. Потом все менялись местами. Лаутаро соблазнял врага мнимыми выгодами атаки на какой-нибудь из своих корпусов — и тут же окружал его, отрезая путь к отступлению. Позже Лаутаро обзавелся своей конницей, и с тех пор армия обрела крылья. В 1556 году в войне Арауко наступил момент, когда на всей территории Чили оставались лишь два форта, укрывших за своими стенами остатки армии конкистадоров: один — на севере, в Ла Серене, другим фортом был Сантьяго. Лаутаро уже подходил к воротам столицы, когда какая-то подлая тварь выдала врагу тайну расположения его ставки. Конкистадоры ночью атаковали его лагерь, раскинувшийся на берегу реки Матакито. Лаутаро умер во сне, в ту пору ему было двадцать шесть лет.
...Спускаясь по склону ложбинки, далеко ушел Анголь Мамалькауэльо — потерял на время из виду Хосе Сегундо Леива Тапию... Или он продолжает все то же повествование, просто переодев главного своего персонажа в костюм иной, далекой эпохи? И в памяти его герой живет под именем Хосе Лаутаро? Да, наверное, так и есть. Память коренных жителей Америки обладает огромной творческой мощью — вот почему, рассказывая о днях минувших, они часто пользуются простым, исполненным глубокого смысла принципом отождествления. В нем воплотилось страстное, неукротимое стремление все помнить, ничего не забывать.
— Не слишком ли мы далеко забрались, сеньор?
— Когда я слушаю тебя, мне все становится близким, Анголь Мамалькауэльо.
Мы уже сидим на берегу ручья, протекающего по ложбинке.
— Однажды,— говорит Анголь Мамалькауэльо,— мы с Хосе сидели вот здесь же, на берегу, и обсуждали план нападения еще на одну мельницу Хуана Смитманса. И тут подбегает к нам один из часовых с сообщением, что какой-то отряд поднимается сюда из долины.
«Точнее — кто?» — спрашивает Хосе.
«Конные карабинеры».
«Сколько их?»
«Перед тем как я ушел, мы насчитали три сотни, не меньше. Но друзья передали, что и с других сторон поднимаются отряды конных карабинеров».
И тогда Хосе задумался, сеньор. И некоторое время молчал.
«Это значит,— наконец сказал он,— что наступление началось. Надо немедленно известить все резервации, чтобы там успели подготовиться к встрече. Пошли к ним гонцов! — приказал он часовому. И уже ко мне: — Пусть все вожди соберутся здесь, на вершинах, через час я буду их ждать».