Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год
Шрифт:
Музыка резко оборвалась, и танец кончился. Только теперь мы стали объектом внимания. «Я"ами», — послышалось со всех сторон. И мы дружно протянули: «Е-е-е-э». Этот ответ на приветствие мы выучили еще до поездки на Южный Ниас. Нет ничего невежливее, чем не ответить «по форме», когда с тобой здороваются.
Толпа возбужденно загалдела. Нежданный гость на свадьбе — хорошая примета. Тем более гости из далекой страны.
— Мы освободим вам лучший дом, — пообещал нам староста бануа, — ведь вы останетесь гостить у нас до конца свадьбы. Праздник только начался и продлится целую неделю!
Увы, нас ждали неотложные дела, мы торопились дальше и не могли задержаться.
— Вам понравится у нас, — настаивал староста, — у нас чисто! А ведь вокруг такая
Понадобилось незаурядное красноречие, чтобы убедить ниасцев. Небо свидетель — это было нелегко. Сошлись на том, что сегодня мы не будем даже думать о делах и переночуем у родителей жениха.
...Из деревни мы уходили на следующее утро. Наши кеды были отмыты, но очень хотелось снять их и ощутить подошвами ласковое прикосновение гладких каменных плит, нагретых солнцем. Я все допытывался у ниасцев, откуда взялась в деревне такая великолепная мостовая. Но они только удивленно пожимали плечами — да ведь так всегда было, а как же можно иначе?
Потом уже, когда прошло много времени, мне довелось услышать такое предположение: обтесывать камни начали еще далекие предки нынешних ниасцев. Они поклонялись духам умерших и воздвигали в их честь глыбы. Потом верования изменились, и священные глыбы превратились в обычный прекрасно обтесанный камень.
Наверное, так и было. Как когда-то наши новгородские предки приводили улицы в порядок, устраивая деревянные мостовые, так и ниасцы делали каменные, благо за материалом далеко ходить не надо. Кому не хочется, чтобы у него в доме было чисто? По крайней мере, когда я вспоминаю вязкую грязь, из которой мы едва вытаскивали ноги, возвращаясь к застрявшему автомобилю, мне кажется, что это самое приемлемое объяснение...
М. Кудинов
Вторжение без выстрелов
Уходили последние часы 1939 года — года, ввергнувшего в войну почти всю Европу. И хотя война эта пока именовалась газетчиками «странной» — еще бы, на «неприступной» линии Мажино французские и английские солдаты преспокойно сражаются между собой в футбол, предоставляя противнику в бинокли любоваться игрой! — судьба Австрии, Чехословакии, Польши вызывает тягостные предчувствия: еще не одному народу предстоит испытать на себе, что такое фашистская неволя. В Берлине, в штабе ОКВ и генеральном штабе ОКХ (1 ОКВ — верховное главнокомандование фашистской Германии; ОКХ — главное командование сухопутных войск вермахта.) уже разрабатываются «Норд» и «Везерюбунг» («Везерские учения») — планы захвата Норвегии и Дании; «Альпенвейльхен» («Альпийская фиалка») и «Танненбаум» («Елка»), жертвами которых должны стать Албания и Швейцария; «Марита» и «Крейцроттер» («Черная гадюка») — планы операций против Греции.
Но в болгарской столице Софии в эти часы на пороге нового года царит атмосфера беззаботного веселья. По крайней мере, в празднично разукрашенном Военном клубе, где по традиции царь Борис устраивает новогодний бал для генералитета и высшего света. Сияние орденов на парадных мундирах, величественная напыщенность министров, дипломатов, крупных дельцов; приторная любезность старших полицейских чинов, удостоившихся приглашения на придворное празднество; жеманство светских красавиц; кивки, поклоны, рукопожатия; вежливые, ни к чему не обязывающие слова, косые взгляды, заученные улыбки, — а за всем этим нетерпеливое ожидание появления монарха. Таким выглядел Военный клуб в тот вечер 31 декабря 1939 года.
По неписаному закону царь Борис приехал на бал с небольшим опозданием. Он внезапно появился на сцене, и ярко освещенный зал сразу же огласился бурей аплодисментов. Монарх не спеша двинулся по залу, останавливаясь, благосклонно улыбаясь и кивая лысой головой. Тем временем гражданская и военная свита поспешно выстраивалась за его спиной в строго установленном порядке. Эта театральная сцена, длившаяся несколько минут, закончилась тем, что
Одновременно с полночным боем часов с улицы донеслись залпы артиллерийского салюта. Царь согнал с лица улыбку и сквозь поспешно расступающуюся свиту направился к уже приготовленному в центре зала микрофону. Близоруко поднеся к глазам листок, он зачитывает велеречивое послание своему полунищему, исстрадавшемуся народу. «...Мир и процветание!» — заключительные слова монарха тонут в аплодисментах.
Среди аплодирующих и британский посол Джордж Рэнделл. Он не устает подчеркивать в своих депешах в Форин оффис, что поддержка Англией царя Бориса гарантирует политическую стабильность на Балканах и устойчивость остальных монархических режимов этого района. Именно их падения в первую очередь следует опасаться Лондону, если он не хочет утратить свое традиционное влияние в балканских странах. С Германией же, по мнению посла, всегда можно договориться полюбовно. Тем более что, как заверил его сегодня в мимолетной беседе царь Борис, Болгария никогда не перейдет на сторону Германии! И Джордж Рэнделл усердно аплодирует своему фавориту.
— ...Когда 2 октября 1918 года Фердинанду, отцу нынешнего царя, премьер Малин вручил указ парламента о его отречении от престола, тот, если вы помните, дорогой полковник, дал достойный ответ. «Ваше решение меня не трогает, — были его слова. — В душе я всегда оставался саксен-кобургготским принцем. И все 30 лет я пытался объединить Болгарию с Германией...» То, что не удалось Фердинанду, теперь предстоит сделать вам, — светлые, странно неподвижные глаза седого человека за массивным письменным столом, казалось, насквозь просверливали собеседника. Неприятное ощущение еще больше усиливало страшное, искривившееся в дьявольской усмешке лицо, глядевшее из-за спины Канариса,— японская гравюра, подаренная шефу абвера японским послом в Берлине Осимой. — А для этого прежде всего нужны твердость и хитрость. Вы, полковник, должны быть твердым, как штык солдата, и хитрым, как змей-искуситель...
Полковник Отто Вагнер заставлял себя внимательно вслушиваться в напутственную речь шефа, хотя его «стратегические откровения» весь ноябрь и декабрь прошлого, 1939 года разрабатывались, обсуждались, уточнялись самим полковником с начальником абвер-I Пикенброком и начальником абвер-II Лахузеном (1 Абвер-I — управление заграничного шпионажа; абвер-II — управление диверсий и саботажа на иностранной территории.) и лишь после этого легли на стол адмирала Канариса в виде предложений по оперативным мероприятиям в Болгарии. Однако Вагнер слишком хорошо знал шефа, чтобы позволить себе хотя бы намек на то, что в подобном разговоре нет необходимости. Канарис имел обыкновение вставлять в словесную паутину, как он говорил, «свои маленькие секреты» в самом неожиданном и безобидном контексте. И горе тому из подчиненных, кто не схватывал их на лету: этот человек с удлиненным смугловатым лицом не терпел повторений. В конце концов штаб-квартиру абвера на Тирпицуфер, 74 прозвали «лисьей норой» не только потому, что по указанию Канариса этот мрачный, обширный особняк столько раз перестраивался, расширялся и переоборудовался, что превратился в хаотическое нагромождение комнат, бесчисленных переходов, бесконечных коридоров и неожиданных тупиков. Даже офицеры штаба абвера утверждали полушутя, что все выходы и входы в «лисьей норе» ведомы одному лишь «сухопутному адмиралу».
С еще большим основанием мания секретности относилась к гигантской шпионской сети, созданной шефом абвера чуть ли не по всему миру. В его просторном кабинете в стене находился личный сейф, замаскированный фотографиями предшественника Канариса на посту начальника германской военной разведки в годы первой мировой войны полковника Николаи и большого друга адмирала, испанского каудильо Франко. О существовании этого тайника в «лисьей норе» было известно единицам, и лишь ближайшие сотрудники Канариса знали, что в сейфе хранится единственный документ — подробный атлас мира в черном кожаном переплете.