Журнал «Вокруг Света» №08 за 1977 год
Шрифт:
— А ты много встречал белых медведей?
— В разное время — семерых. Но при этом я не переступал ту черту безопасности, которую они сами как бы проводят; кроме того, соблюдал субординацию, что ли. Ведь они князья этих льдов. На всей земле нет, верно, хищника сильнее белого медведя. Он в два с лишним раза тяжелее нашего простецкого бурого мишки... И если медведь не желает вступать со мной ни в какие отношения, я отступаю сразу, но не поспешно, обязательно лицом к нему, и изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие.
—
— Жив, однако.
— Теперь объясни мне. Почему к Маше, которую ты знаешь два года, подходил с опаской?
— Зверь есть зверь. Но я каждый раз настраиваю себя перед встречей. Я мысленно говорю Маше, да и не только ей, а любому медведю: «Дружбы твоей прошу. Вот заранее тебе моя рука — ладонью вверх, оружия нет, в ней банка сгущенки, которую ты любишь. Ты прекрасный, сильный и любезный мне зверь. Я хочу иметь в тебе друга, и в дружбе верней меня не будет».
— И медведи чувствуют это?
— Читай дальше.
«14.III. Пришел к Машиной берлоге, нес мясо. Вместо Маши из берлоги вышла здоровенная худющая медведица, ободранная, желтая, и кинулась прямо на меня. Еле отогнал ее палкой. Мясо взяла, ела, но всю ее колотило».
— Что же произошло?
— Вероятно, Марья Михайловна, как я назвал здоровенную медведицу, выгнала Машку из берлоги; она была старше и сильней. К тому же имела больше прав на «жилплощадь», так как я подозревал, что у нее уже есть медвежата.
— Испугался?
— Как ни странно, нет. Скорее удивился, обиделся даже. Я, мол, к тебе с добром, с мясом, хоть и своей Маше его несу, а ты... глаза озверевшие, на дыбы поднялась... Смотрю на левую лапу, вот-вот треснет. Медведи ведь левши... Потом отошла задом, глаза странные; ест, однако, и колотит, колотит ее. Шел я домой как истукан. Дома уже сел, ноги затряслись, забоялся.
— Значит, медведь очень тонко чувствует оттенки человеческого отношения?
— По-моему, да.
«18.III. Носил мясо. Ближе чем на восемь метров Марья Михайловна не подпускает.
19.III. Носил моржовое мясо. Ест плохо. Носил нерпу, ест плохо.
20.III. Приходил с фотографом. Погнала, еле остановил палкой. Разошлись так: я задом ухожу, Марья Михайловна делает то же самое.
25.III. Начальство смотрело на Марью Михайловну из конторы в подзорную трубу. Перепугалось, что берлога близко. А где Маша?
26.III. Сегодня хоть и злилась, а взяла мясо из рук. Ходил искать Машеньку.
28.III. По-видимому, Марья Михайловна боролась за берлогу с какой-то новенькой. Кругом клочья шерсти, битый лед. Марья Михайловна клочкастая.
1.IV. Теплый день. Марья Михайловна уже ждала у берлоги. Быстро, но не агрессивно подошла метра на два. Снова принес, снова подошла.
2.IV. Работаю, наблюдаю иногда в бинокль. Марья Михайловна все поглядывает в сторону поселка.
3.IV. Кормил, фотографировал,
4.IV. Подъезжали к берлоге на вездеходе восемь человек — с карабинами, на всякий случай. Марья Михайловна визитеров не приняла — не вышла к ним.
7.IV. Третьего дня после приезда вездеходчиков Марья Михайловна покинула старую берлогу. Все эти дни искал ее. Нашел уже мористее, в километре от поселка. Вернее, она нашла. Зашла сбоку, сзади — не заметил как».
— Коля, опиши Марью Михайловну, какая она?
— Ну, здоровая, килограммов на 300, по следу видно. Очень независимая, мощная — отъелась. Еду брала хоть и жадно, но как дань, словно делала одолжение. К отцу моему отнеслась с терпеливым пренебрежением. Осанка властная, сознает свою силу, урожденная княгиня. Мои приходы начала воспринимать как должное...
«8.IV. Обнаружил Марью Михайловну с двумя медвежатами. Не подпускает. Мясо оставил за сто метров. Говорил: «Марья Михайловна, откушай мясца, нерпичью печень, ведь любишь ее».
9.IV. Издалека снимаем Марью Михайловну на кинопленку.
11.IV. Настоящее нашествие. Валом валят смотреть «а медвежат. Правда, пока издалека.
15.IV. Подходила прямо ко мне. Медвежата держались в отдалении.
16.IV. Жена ругается. Добром, говорит, не кончится...
18.IV. Сегодня впервые Марья Михайловна разрешила подойти к медвежонку. Поздоровался с ним за «руку». Лезет баловаться. Второй (наверное, самка) жмется к матери.
19.IV. Марья Михайловна ела мох, хотя и мясо было. А вообще-то не ест ни говядины, ни оленины, только морского зверя.
21.IV. Кто-то стрелял из ракетницы и приводил собак. Стреляные гильзы, следы. Марья Михайловна изволит быть недовольной.
22.IV. Отрыла берлогу еще дальше в море.
24.IV. Вернулась на старое место. Требует сгущенку и сахар. Лазил в берлогу, там подстилка из белой шерсти. Медвежонок лезет на спину, на голову. Марья Михайловна ревнует.
29.IV. Все эти дни ходит много людей, и я хожу с ними, потому что многие относятся к Марье Михайловне легкомысленно, а ведь она не ручная белка. Случись, придавит нечаянно кого-нибудь — пристрелят ведь. Дома почти не бываю. Жена ревнует».
Давным-давно надо было прощаться, а я все не уходил, недоспросил, видно, что-то.
— Послушай, а какая судьба у Машеньки?
Николай отвернулся, помолчал и каким-то деревянным голосом, словно выталкивая слова языком, проговорил:
— Не знаю. Через два месяца после ее исчезновения кто-то застрелил небольшую медведицу. Крупнее Маши, но и Маша могла подрасти за это время; но шкура желтоватая, а Машенька была белоснежная. Хоть на секунду глаза бы приоткрыла... Очень я жалел, что не настоял в свое время — не завязал на ее шее красный поясок. Машенька ведь доверчивая была...