Журнал «Вокруг Света» №08 за 1977 год
Шрифт:
Утром, едва рассвело, я услышала шум моторки и сквозь серую пелену дождя разглядела согнутую фигуру Бурмакина в брезентовом плаще и в шапке-ушанке.
Деревня Дворец стояла на угорах, спиной к реке. Между седыми бревенчатыми избами синела Ангара. В какую-то минуту солнце выглянуло из-под клубистых облаков и высветило черную, словно плывущую в волнах голову коня...
Конек высился на одной из крыш. Вскоре около этой избы уже работал, как всегда, Борис Чуласов. Примчался Ополовников: «Настоящий конь?» До сих пор мы видели коньки, лишь напоминающие по форме конскую голову. Александр Викторович метался, ища точку съемки: ему нужен был кадр без столбов с проводами, без антенн. Потом привычно встал за спиной Чуласова, рассматривая рисунок:
Мы так увлеклись коньком, что не сразу обратили внимание на стоявшую поблизости женщину в телогрейке, с папиросой в зубах. Она, видно, давно наблюдала за нами.
— Топить будете? — спросила она глухо.
Но, узнав, что мы совсем по другим делам, поманила пальцем Леонова, признав в нем старшего:
— Пойдем покажу...
Мы прошли в избу. Пол был застлан домоткаными и вязанными из тряпок половиками, а сверху прикрыт полиэтиленом. На стене висел вырезанный из журнала портрет Гагарина; в углу, возле большой иконы, горела лампадка. Краски на иконе были яркие, непотемневшие.
— Это Иверская божья матерь с младенцем, — сказала хозяйка. — Раньше на том берегу большая каменная церковь стояла, перед войной, как помню, сломали ее. Мать у меня верующая была, икону оттуда и вынесла. Наказывала никому не отдавать, только по крайности — хорошим людям.
— Когда церковь в музее поставим, икона пригодилась бы. Отдадите?
— Может, и отдам...
Все ближе Кодинская Заимка, конечный пункт нашей экспедиции. Промелькнули остров Сосновый с заброшенными дворами, напоминающими крепости, и деревня Рожково, над которой с гортанным криком, словно прощаясь, проплыл клин журавлей, и деревня Пашенная, на туманных лугах которой тихо и росно (здесь от полусотни дворов остался «в живых» десяток), и светлые шиферные крыши разросшегося поселка Проспихино, откуда уходят плоты по Ангаре, и серые кресты сельского кладбища покинутой деревни Усть-Кода...
Тишину над рекой нарушил далекий гул. Скрипом кранов на пристани, ревом самосвалов, перестуком молотков встретила нас Кодинская Заимка.
После дня стоянки у Кодинской Заимки, возвращаясь, мы заметили, что склоны сопок потемнели, желтое пламя лиственниц и берез потухло, кое-где легли пятна снега...
Капитан торопится, идем без остановок. Только ближе к вечеру пристали к берегу, там, где над скальным обрывом белел треугольничек створного знака. По словам охотников из Кежмы, неподалеку от этого знака должно было быть настоящее зимовье. Ополовников уговорил нас поискать зимовьюшку. Поднялись на скалу. Идем через облетевший серо-палевый осинник — лес словно наполнен туманом. Мягкая узкая тропа ведет все глубже в лес. Появились сосны — желтые высокие свечки. Красные ягоды брусники мелькают среди опавшей хвои. Тихо. Вдруг — чуть слышный шум воды... Спустившись со склона, увидели быстрый ручей и на берегу его зимовье. Избушка была сложена из бревен, крыша устлана драньем. Лабаз, тоже из бревен, поднятый на могучих пнях лиственницы, стоял рядом. Топором, без гвоздей сработано было это зимовье.
— Я же говорил, я же говорил, — волновался Ополовников. — Чуть подальше от жилья и найдем!
Солнце заходило, его последние лучи, блеснув над кранами, будто срезали стволы деревьев, ложились полосами на желтую листву, поблескивали в заберегах ручья.
— Я самый невезучий человек, — сокрушался Александр Викторович, — когда нашли, наконец, приличное зимовье, надо уходить. А я хочу снять его отраженным в воде, при свете...
— Мы еще придем сюда, — сказал Леонов.
Л. Чешкова, наш спец. корр.
Люди с лагуны
Скоро час, как мы плывем. Осталась позади шумная пристань Котону, столицы Бенина. Берега лагуны, смыкающиеся у полузанесенного песком гирла, постепенно расходятся, и кажется, что движешься по ленивой, без течения, реке. Потом пропали последние, чахлые от избытка влаги пальмы, а зеленая кромка берегов истаяла в дрожащей дымке испарений.
Легкий бриз еле рябит воду, и крохотные волны ласково похлопывают по плоскому дну пироги. Амуссу негромко поет. Мелодия у песни размеренная, без взлетов и спадов, но в то же время не монотонная, как звенящие на одной ноте песни народов сахеля (Сахель — засушливые районы у южной границы Сахары.) . Здесь, на побережье Гвинейского залива, за работой поют вот так, почти про себя, и в этих песнях есть что-то от мерных ударов прибоя, ленивого шелеста волны по песку, посвиста ветра в упрямо наклоненных в сторону океана кронах кокосовых пальм.
Мы плывем по лагуне Котону. Дело в том, что каждая часть этой проходящей параллельно океану водной ленты, то широкой — до нескольких десятков километров, то узкой — в несколько шагов, носит название города, возле которого находится. Есть лагуны Порто-Ново, Видах, Абомей-Калави, Годомей. Сейчас они сообщаются между собой лишь в период дождей, а всего полсотни лет назад можно было проплыть от Нигерии до Того, не выходя из пироги. Лагуна соединялась в нескольких местах с океаном широкими протоками, и к глинобитным стенам Порто-Ново подходили морские суда, а зачастую и канонерки, грозившие непокорным местным жителям жерлами своих пушек. Постепенно протоки забило илом и песком, лагуна потеряла постоянный контакт с морем и превратилась в громадное солоноватое озеро. Затем в дела природы вмешался человек, но об этом позднее...
В зависимости от времени дня, погоды, глубины вода в лагуне бывает разной: то зеленой, то буро-желтой, то коричневой, но никогда голубой и прозрачной — слишком много в ней ила. Вот и сейчас вода серо-стальная с серебристой зыбью, и кажется, будто лодка движется по подернутому дымкой зеркалу, постаревшему оттого, что в него никто давно не гляделся. У горизонта серебрящаяся поверхность лагуны так плотно сливается с небом, что уже и не разберешь, где вода, а где низкие свинцовые облака, медленно ползущие в сторону моря — верная примета, что ночью будет гроза.
Но вот там, на стыке неба и воды, как на рисунке из школьного учебника, иллюстрирующем шарообразность Земли, постепенно вырастает скопление каких-то невысоких строений, напоминающее серый муравейник. Это Ганвье, одна из множества деревень на сваях, рассыпавшихся вдоль берегов лагуны.
Появились эти деревни примерно в начале XVIII века — в период расцвета работорговли на побережье Гвинейского залива. Главным поставщиком рабов в этих местах, которые на старых картах так и назывались — Невольничий берег, было королевство Данхоме со столицей в городе Абомее, имевшее дисциплинированную, хорошо обученную армию. Абомейские короли вели бесконечные войны со своими соседями и захваченных в сражениях пленников продавали в рабство. Легенды рассказывают, что местные жители укрывались на лагуне от входивших в состав армии Данхоме женщин-воительниц, или амазонок (1 См. очерк Ю. Долетова «Разящие молнии», «Вокруг света», 1977, № 6.), как их окрестили с легкой руки первых европейских путешественников. Дело в том, что беспощадные в бою амазонки не умели плавать.