Журнал «Вокруг Света» №08 за 1989 год
Шрифт:
Роман сделал больному еще инъекцию эуфиллина, затем подошел к шкуре, занавешивающей второй вход, откинул полу. В ноздри ударила прохладная свежесть тундры, вымывая из легких затхлый дух пещеры. Он шагнул за порог и оказался на просторном карнизе скалистого склона, залитого тусклым перламутровым светом северной ночи.
В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, противоположная сторона горы была отлога и, насколько позволяло судить освещение, представляла собой внутренний склон цирка, в центре которого поблескивало серебристой рябью горное озеро. Или, скорее, озерцо: отражение луны, желтым округлым листом плавающее посередине, закрывало едва ли не треть его поверхности.
— Сэрхасава просил пить,— сказал Роман.— Я не нашел воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро и можно было принести свежей воды.
— Мы не пьем из озера Н"а (1 В ненецкой мифологии — дух болезни и смерти, сын Нума.). Вода мертвая. Рыбы нет. Одни утки-гуси садятся.
— А что же ты там сейчас делала?
— Со Священным Ухом говорила.
— И что же ты сказала этому уху?
— Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Священное Ухо.
— Ну и как? — Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью: он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокруг,— шаманы-отшельники в конце двадцатого века, какое-то священное ухо, хэхэ, лилипуты-сиртя. Бред какой-то, сон, наваждение... И все же он не мог справиться с растущей внутренней напряженностью, чувствовал, что Готов к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию. Самую непредсказуемую, дикую, фантастическую.— Что же ответило тебе ухо?
— Ничего не ответило.
— Неразговорчивое, однако, у вас ухо. Оно всегда так молчаливо?
Пуйме пожала плечами:
— Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.
— А откуда оно взялось в озере, это ухо? Духи принесли?
— Зачем — духи? Сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.
— От кого охраняют? Не от гусей же?
— Сама не знаю,— простодушно ответила Пуйме.— И дедушка не знает. Надо охранять — и все.— Она замолчала, прислушиваясь.— Опять дедушка вспоминать хочет.— И добавила, угадав нежелание Романа возвращаться в душную пещеру.— Можно и здесь теперь. Подожди! — Девушка вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом.— Дай руку! — Пуйме легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как «хэ-гу».— Вместе будем слушать.
...На этот раз Роман был не кем-то — он был Единым Оком. Тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни. Глаза эти жмурились в ужасе, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, уговаривали, призывали... И все это был он...
Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца — его проглотил злой Н"а, вырвавшийся из своих подземных чертогов...
Вот — кипящие волны. Как ненасытные акулы, они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском. Они все ближе, ближе, и нет спасения от безжалостных облепленных белой пеной пастей...
А теперь он — Взгляд из Поднебесья... Нет уже четырех континентов, образующих Земной Круг, нет страны скер-лингов Игма, нет лесной страны Орт,
Мудрейшие сирты, закрыв ворота святилищ и выставив преданную охрану из своих учеников, без устали, возвысившись над страхом смерти, записывали, записывали...
И снова рябью подернулось видение, которое вскоре сменилось прозрачной синевой. Потом посыпались белые хлопья, и крепнущий ветер подхватывал их, и непонятно было, то ли они падают вниз, то ли мечутся между небом и землей, то ли закручиваются в колючие снежные смерчи.
Мрак стоял повсюду, потому что духи снова, изловчившись, спрятали землю от взгляда Всемогущих. Даже глаза Океана — соленую воду, а также озера и реки они затянули ледяным бельмом, чтобы удобнее было истреблять род человеческий.
Но он знал, что надо выжить в этом холодном неуютном мире, и духи отступят, и солнце придет и согреет детей своих, нужно только исполнить свое предназначение и спасти свой народ. Для этого он, Сиирт-Я, и исполнял танец на замерзшем круглом озере, окруженный кольцом ритуальных костров.
Угрюмые, осунувшиеся от недоедания люди по ту сторону огня ждали, выпросит ли он у духов разрешение на охоту. Они уже пытались охотиться, но стрелы их и копья летели мимо дичи. И всем стало ясно, что требуется согласие духов.
Он подпрыгнул, прислушался к перезвону медных треугольников и колец, привязанных к его меховой одежде. Тряхнул украшениями еще раз, словно проверяя услышанное. Затем решительно ударил перед собой посохом, тоже обвешанным побрякушками. В стороны брызнули ледяные осколки. Сиирт-Я резко нагнулся, поднял кусочек льда, лизнул его языком. Потом, неодобрительно поцокав, бросил в огонь. Теперь он колесом прошелся по ледяной арене, еще раз ударил посохом. Сиирт-Я опять лизнул отколовшуюся льдинку и, пританцовывая, принялся долбить лед. При каждом ударе посоха толпа завороженно вторила его выдохам: «И-эх! Йех! И-и-и-и-эх...» Во льду уже образовалось изрядное углубление, но дальше долбить не имело смысла, ведь озерцо промерзло насквозь. Он сорвал со спины Пенз-Ар — туго натянутую на небольшой овальный обод белую шкуру северного оленя,— ударил по нему пальцами, отчего Пенз-Ар басовито, тревожно загудел, и бросил его наземь. Затем сдернул с головы остроконечный нерпичий колпак — для охоты на каждого зверя имелась своя шапка, а в этот раз собирались охотиться на нерпу,— вытер ею пот с лица и швырнул на край выбитой лунки. «Нях! Нях!» (1 Нерпа (ненец.). Любопытно сходство с эскимосским языком, где нерпа именуется «няхсак».) — зашептали зрители. Для племени, стоящего за линией костров, это была уже не шапка, а нерпа, вылезшая на лед.
Сиирт-Я семикратно обежал озерцо, пританцовывая и выкрикивая нараспев заклинания. Затем, пригнувшись, словно таясь от кого-то, он пересек озерцо поперек рядом с лункой и на другом краю, у самых костров, упал, распластался, прижался ко льду. В его руке был зажат белый кожаный ремень, который тянулся, едва различимый на замерзшей поверхности, к белому Пенз-Ару.
По толпе соплеменников прокатился напряженный вздох. Все увидели: охотник, отыскав сделанную нерпой лунку, положил поодаль замаскированную шкурой доску, протянул ремень к своей засаде и дождался, когда нерпа вылезла на лед. Теперь все зависит от воли духов — если они решат предупредить нерпу, та успеет нырнуть в лунку раньше, чем охотник закроет отверстие доской.