Журнал «Вокруг Света» №10 за 1960 год
Шрифт:
Мы плавали по двое. Так было безопаснее. Первое время рыба пугалась нас: неведомый друг внушал ей больше страха, чем знакомый враг. Но постепенно она привыкла и потом не обращала на аквалангистов внимания.
Вскоре мы увидели, как мечет икру беломорская сельдь. Рыба устраивает в воде какую-то невообразимую оргию, как бы приветствуя стремительной пляской весну и солнце. Косяк то рассыпается, то собирается, кружась почти на одном месте. После того как стая переместится, долго висит в воде оставшееся серебристое облако чешуи и блестящих, как янтарный бисер, икринок. Икринки, спускаясь на дно, оседают на нитях зостеры — подводной травы, напоминающей луговую осоку. Одна икринка прилипает к другой — и словно распускается
Конечно, снимать под водой, тем более в условиях холодного Белого моря, не просто. Негнущимися от холода пальцами операторы заводили аппарат... Для перезарядки нашей «кинопушки» то и дело приходилось подниматься на лед, на пронизывающий ветер. Нередко подводило нас и освещение — солнечные лучи с трудом пробивали ледовый покров.
Но, несмотря на все трудности, нашей группе удалось отснять подводный фильм в две тысячи метров!
Мы обследовали все уголки нерестилища близ мыса Левин Наволок, нанесли на карту гроты и расщелины, подводные долины и утесы. Чтобы узнать плотность икры на дне, приходилось отмерять площадку в квадратный метр и поднимать на поверхность верхний слой ила вместе с растительностью. На одном метре мы насчитывали по 600—800 тысяч крохотных, вдвое меньше конопляного зерна, шариков. Иногда счет доходил до миллиона!
Если бы из каждой икринки вырастал малек! Но в море очень много любителей икры — как, впрочем, и на суше... Икрою сельди лакомятся крабы, бычки, камбала, треска, да и самцы самой сельди. А стоит мальку появиться на свет — ему уготована жизнь, полная тревог и опасностей. Вот мы и присматривались к этим опасностям — возможно, в будущем ихтиологи смогут как-то обеспечить «охрану» сельди во время нереста.
Один из аквалангистов, Саша Гневно, был свидетелем подводной драмы. Он плыл за косяком отнерестившейся сельди. Косяк, ведомый сильными и опытными вожаками, ловко обошел рыбачью сеть и спокойно направился вдоль берега к морю. Вдруг в гущу сельди молнией врезалась крупная треска. Косяк не ожидал нападения и рассыпался. Треска металась, как волк в отаре овец, пожирая одну селедку за другой. Разгоряченная кровавым похмельем, хищница не заметила быстро приближающегося аквалангиста. Она увидела его в последний момент и метнулась прочь. Но стрела подводного ружья нагнала ее.
Александр отыскал во льду полынью и вынырнул на поверхность со своей добычей. В желудке трески мы обнаружили двадцать селедок, погибших за какую-то минуту.
Обычно сельдь сплачивается в плотную монолитную массу — тогда ей не так страшно нападение подводных хищников. Инстинкт самосохранения по-разному проявляется у каждого из жителей моря. Мы видели «харакири», к которому прибегает голотурия — беломорский трепанг. Чтобы сохранить жизнь в момент сильной опасности, голотурия калечит себя, выбрасывая внутренности. Хищник пожирает их, а изможденная голотурия остается жить. Вскоре она восстанавливает утраченные органы пищеварения. Потрясающая способность регенерации!
День проходил за днем. Лед крошился под ногами, и мы уже на берегу надевали маски, готовые сразу же уйти в воду, если провалится под ластами шаткий голубой настил. Недели через две после нереста мы стали замечать в икринках маленькие черные точки. Это зарождалась жизнь малька. Крохотные точки — его глаза, которые, начиная с этого момента, должны зорко различать тысячу опасностей.
Заканчивалась программа наших наблюдений. Благодаря аквалангу мы стали свидетелями нереста беломорской сельди. Ученые получили от нас дневники, фотографии и подводный
А. Рогов
Фото автора
Когда зима спросит
Июньские лыжники
Это произошло в деревушке Чардаки, неподалеку от озера Аги Гёл. Под вечер мы остановились здесь, чтобы купить свежего хлеба, немного фруктов и арбузов — наш постоянный запас непортящейся воды. К машинам сбежалась половина деревни, чтобы узнать, кто мы такие, откуда и куда едем, нравится ли нам в Турции. Немного бы мы смогли рассказать жителям, если бы по нескольким чешским словам какой-то старик не понял, что мы говорим на языке, близком к русскому. И он начал говорить по-русски. Он сказал, что научился этому языку в плену, куда попал во время первой мировой войны. Да, старик неизмеримо вырос в глазах всей деревни — ведь он был единственный, кто мог с нами разговаривать. Много рассказал старик о своих военных приключениях. Это был удивительно смелый человек; и хотя он видел, как экипаж серо-зеленого джипа незаметно смешался с толпой любопытных, он сказал на прощанье: — Русские были и остаются сильными. А без американцев мы бы обошлись. Впрочем, навеки они у нас не останутся...
Некоторое удивление, с которым мы пожали старику руку, вероятно, было вызвано тем, что эта фраза его звучала совсем не так, как иные передовицы турецких газет.
В 1948 году, когда Соединенные Штаты вступили в брак по расчету с Турцией, приданое американской невесты составляло довольно крупную сумму. Правда, точных цифр узнать не удастся, вероятно, никогда — они считаются военной тайной, хотя открыто приданое преподносится как экономическая помощь. Но говорят, что сумма эта приближается к двум миллиардам долларов. В соответствии с генеральным планом НАТО Турция должна была стать стратегическим закромом североатлантических союзников. Здесь должно было выращиваться много пшеницы, ячменя и сахарной свеклы, сельское хозяйство должно было быть механизировано, должны были быть построены элеваторы для зерна.
На деле же сельское хозяйство оказалось совершенно заброшенным.
Правда, современных зернохранилищ мы увидели в Турции довольно много: в Измире, южнее Анкары, в Черикли, вблизи Кайсери и в Мерсине, но нам сказали, что элеваторы эти построены для военных запасов. А вот первые зерновые комбайны мы увидели возле самой Анкары. Чтобы их сосчитать, хватило бы пальцев на одной руке. Зато повсюду в стране, через которую мы проезжали как раз в период жатвы, мы видели допотопный способ обмолота, который ничуть не изменился с тех пор, как над этой страной повеял первый ветер.
Сжатый хлеб складывается на полях в низкие круглые стога; и когда на ниве задует ветер, начинается обмолот. Зерно разбрасывают вокруг стога, затем в молотилку запрягают пару коней или коров. Молотилка — это две деревянные доски, загнутые спереди на манер лыж. Турецкий летний лыжник, однако, не смазывает свои лыжи, а, напротив, старается сделать их как можно более шершавыми — ведь значительная часть поверхности доски является одновременно и огромной теркой и резаком. В продольные пазы всажены острые камни, которые во время движения лыж мелко нарезают солому и вылущивают зерно из колосьев. С утра до вечера движется эта парная упряжка вокруг стога, кони или коровы как заведенные ходят вокруг, а на лыжах все время меняются возницы. Так работают не только мужчины, но и женщины с грудными детьми, которых они тут же баюкают, кормят. На смену им приходят более взрослые дети, которые порой работают с букварем в руках. Более сообразительные кучера пристраивают к лыжам простенькое сиденье, чтобы во время работы у них не болели ноги.