Журнал «Вокруг Света» №10 за 1983 год
Шрифт:
Я уже порядком проголодался, когда мы вернулись со Стремени, но я, конечно, об этом и не заикался. На мое счастье, сеньор и сеньора тоже проголодались. Я привел их в ресторан «Толстяк», который знаменит тем, что в нем подают лучшую в Пацкуаро, да и во всем мире, белую рыбу, где они заказали рыбный бульон, белую рыбу, сеньор — запеченную в тесте, а сеньора — натуральную и фасоль с жареным сыром. Я заказал то же, что и сеньор, и мы с удовольствием поели. Потом сеньора спросила у Толстяка, как он готовит такой вкусный бульон из рыбы, а Толстяк ответил, что это очень просто: ставят варить головы белой рыбы; отдельно варят овощи — хитомате, ксаконокстле, морковь, картошку, тыкву чайоте — нарезанные ломтиками, а потом в них выливают отвар из голов, пропустив его предварительно
Я сто лет так не ел. Мне начинали нравиться эти супруги. Не все туристы приглашают поесть; большинство во время обеда оставляют нас на улице караулить машину, и хоть бы кусочек хлеба вынесли. Как тот разодетый сеньор, что прикатил со своим семейством на «шевроле» и хвастал, что он хозяин ресторана в Мехико, у которого все стены из стекла,— неужто такие бывают? Он все старался показать, что у него куча денег, ну, а когда я провозил их целый день по городу, дал мне каких-то пять песо, и хотя бы для смеху предложил мне поесть. А эта пара из «опеля» — вот это да. Поэтому они мне начинали нравиться.
После обеда я показал им поселок Сайта-Клара-дель-Кобре, который сейчас называется Вйлья-Эскаланте, но мы, как и все, продолжаем называть его Санта-Клара-дель-Кобре.
Там мы подъехали к дому сеньора Пуреко, и он показал свою мастерскую, и супруги посмотрели, как делают медные блюда, тазы и кастрюли: бьют и бьют деревянным молотком, без всяких шаблонов, пока не получится нужная форма. Сеньор Пуреко сказал им, что изделия из меди производят в Санта-Кларе давным-давно, а заказы на них идут не только из Мехико, но и Ларедо и Сан-Антонио в Техасе.
Сеньоре очень понравились кастрюльки, и она купила две штуки по двадцать пять песо. У выхода я чуть задержался, чтобы получить от сеньоры Пуреко свои комиссионные — пять песо, но она сказала, что у нее нет мелких.
Мы вернулись в Пацкуаро. Проехав по городу, остановились на Малой площади, где я вышел. Место моей мамы на площади было уже пусто. Я обещал ждать их у гостиницы завтра утром, пораньше.
На другой день чуть свет я был у гостиницы. Им очень захотелось проплыть по озеру на лодке и посетить Ханицио. Понятно, здесь это самое лучшее путешествие: такое прекрасное озеро, с его рыбаками, забрасывающими и тянущими свои сети, которые похожи на крылья стрекоз. Эти сети жители Ханицио называют тируспетакаус: ими ловят небольших рыб тирус и чегуас. Ловят еще и другими сетями, широкими и длинными, очень длинными — гуаракуас, и совсем узкими — чиримикуас. Гуаракуас и чиримикуас служат для ловли белой рыбы. В озере есть и другая рыба, говорят, карп или форель, которую завезли в 1929 году вроде бы для того, чтобы сделать озеро богаче.
Ну, по правде говоря, я не знал всего этого. И услышал это от Антонио, рыбака из Ханицио, который долго беседовал с сеньором и сеньорой. А я слушал. Антонио сказал еще, что жители Ханицио сами плетут сети и даже продают их на другие острова.
Сеньору и сеньоре очень понравилась поездка на моторной лодке, и дома, и мощеные улочки поселка, которые идут то вверх, то вниз, то вдруг поворачивают, то снова поднимаются и опускаются. Ханицио показался им «очень типичным», как сказала сеньора, в то время как сеньор все не хотел верить своим глазам и старался поговорить с каждым встречным, хотя не все с ним хотели говорить, потому что такие уж они, эти жители Ханицио, скрытные.
Увидят незнакомого человека, посмотрят на него, да и отвернутся и начнут болтать между собой на своем тараско. Но сеньору все-таки удалось побеседовать с Антонио, с тем рыбаком, с его сынишкой Гило, который спел нам на тараско песенку про Люпиту и еще про Тата Ласаро (они всегда их поют для туристов, чтобы получить несколько монет).
Мы поднялись до самой верхней точки Ханицио, туда, где стоит
Сеньоре, я так и знал, там не понравилось, и она поскорее вышла. Перед тем как снова сесть в лодку, мы съели по нескольку кусочков хорошо прожаренной рыбы с солью и лимоном, совсем недорого, по шестьдесят сентаво кусочек, да еще каких вкусных! В той же лодке мы объехали и остальные острова, но уже не сходили на берег, осмотрели их только издали. Я объяснял:
— Это Харакуаро, что значит «появившееся место», это Ла-Панкада, что значит «место, где они остановились», это Енуэн, что значит «кривой», а это Текуэна, что значит «мед».
— И что значит Ханицио? — спросила сеньора.
— А! Одни говорят, что это «место, где идут дожди», другие — что это «кукурузные рыльца». Имейте в виду,— сказал я,— очень немногие гиды знают, что означают названия островов. И я из этих немногих.
Сеньор и сеньора засмеялись.
Теперь оставалось показать им в Пацкуаро то, что они еще не видели. Ну какой интерес им смотреть вокзал, церкви, монумент, в котором запечат-лен-непреклонный-Тангауан-Второй-последний-царь-тарасков-посланный-убивать-на-берега-Лермы-по-приказу-тщеславного-и-кровожадного-Нуньо-де-Гусмана-в-1530-году.
И я упомянул еще один вид ремесленного искусства, которым известен Пацкуаро,— это серебряные ожерелья, точь-в-точь — так рассказывают — какие дарили женщинам тараско в день их свадьбы. Сеньоре захотелось купить такое ожерелье, и я привел их сперва в дом Серды (где мне дают комиссионные) и в дом Салинас (где комиссионные не дают), но сеньоре показалось слишком дорого платить 160 песо, которые запросили за ожерелье, и тогда я привел их к тому, кто их делает, к самому дону Хесусу Касаресу. Мастерская у сеньора Касареса на улице Обрегон, а сам он большой любитель поговорить. Только заговорили с ним, как он распустил язык и тут же пересказал им всю свою жизнь: что прожил пятьдесят лет, нажил одиннадцать детей, и что уже четыре года, как бедный сеньор Касарес овдовел; всю жизнь торчит как привязанный в своей мастерской, работает, работает, чтобы дети могли учиться; двое уже стали учителями, а остальные еще совсем мальчишки, и им очень нужна мать, а она умерла, и он не может, значит, заменить ее. «Лучше бы я сам помер»,— сказал сеньор Касарес. И еще сказал, что он беден, что всего богатства в доме — швейная машинка и что он с самого рождения обрабатывает серебро. Он очень любит это искусство — выделывать ожерелья, да понятное дело, этим себя не обеспечишь, хоть ему и удается продать свои поделки в лавку редкостей в Пацкуаро и даже в Мехико или тем, кто заходит прямо к нему, как пришли сеньор и сеньора.
Он рассказал еще о многих вещах из своей жизни, пока заканчивал полировать серьги, сделанные в том же стиле, что и ожерелье. Ожерелье, которое у Серды и у Салинаса им предлагали за 160 песо, здесь им стоило всего 85. Да двадцать песо за серьги.
Сеньор и сеньора остались очень довольны доном Хесусом и мной тоже. Сеньор достал бумажку, такого, я вам скажу, достоинства, и бац — дает ее мне.
Я так перепугался, что, кажется, и спасибо не сказал. И помчался прямо домой, созывая всех моих приятелей — и Патросиньо, и Торомболо, и Ачу — посмотреть на такую бумажку. Прибежал и Херамиас, зеленый от зависти. Повыскакивали даже из магазина, только я снова бросился бежать и с ходу влетел в нашу комнату, где мама накрывала на стол, за которым сидел Луис Альберто. Я и сказать ничего не мог, а только прямо от дверей показал им бумажку, растянув ее в руках; потом, когда мама спросила, где я нашел это, я ответил, что я это не нашел, а что я это заработал.