Журнал «Вокруг Света» №11 за 1994 год
Шрифт:
Визы выдали до конца года, но предупредили, что на работу устраиваться нельзя, только отдыхать.
Погода испортилась, пошли дожди. Пора уходить. Из уютной гавани пошли вокруг Бермуд в бухту Грасси-бей к «Крузенштерну» за водой и топливом. Американские «вояки» были несколько удивлены и озадачены наглым вторжением на их базу, но особенно не возражали.
26 июня буксиры стали выводить «Крузенштерн». Мы отошли через 40 минут. Три дня изматывал порывистый в основном встречный ветер, штормило.
Путь от Дьявольских островов до Нью-Йорка совсем непростой. Здесь есть о чем подумать и где сложить голову. На Бермудах познакомился с нашим моряком. Он сам подошел, услышав русскую речь. Работает по контракту с какой-то фирмой капитаном небольшого старенького американского контейнеровоза. Круглый год ходят челноком по маршруту Бермуды — район Филадельфии. Рассказал, что много где приходилось бывать, но эти места одни из самых опасных. Даже летом, в относительно тихую погоду, изматывает временами огромная зыбь, когда ветер начинает дуть навстречу Гольфстриму.
Мне капитан настоятельно советовал как можно меньше находиться в Гольфстриме, пересечь мощное течение кратчайшим путем, не лезть к мелям мыса Гаттерас и идти прямиком на Нью-Йорк. Однако капитан корабля «Мир», опытнейший парусник, наоборот, собирался максимально использовать Гольфстрим, скорость которого в районе мыса Гаттерас до 70 миль в сутки. Причину выбора опасного маршрута Виктор Николаевич не скрывал: у него топлива осталось только для захода в порт Нью-Йорка, и сильное попутное течение было как нельзя кстати в помощь парусам. У нас же солярки полно, без нужды рисковать не хотелось, и после некоторых раздумий и изучения лоции мы избрали некий компромиссный вариант маршрута, подальше от зловещего мыса. В этом районе находится гигантское кладбище кораблей — «южное кладбище Атлантики». Со времен Колумба и до наших дней гибнут здесь корабли. В песчаных дюнах северо-восточного побережья Америки покоятся тысячи судов — парусники, пароходы, военные транспорты, подлодки, танкеры. Не щадят штормы и ураганы и современные теплоходы.
Гольфстрим мы пересекали ночью и сразу почувствовали его дыхание. Действительно — это какая-то гигантская река в океане. Ощущение такое, будто медленно заходишь в сырую душную парную.
Один из «углов» Бермудского треугольника мы, слава Богу, миновали благополучно. Прочитал я не одну статью ученых, что все это чепуха и ничего необычного там нет и быть не может и что появляющиеся мифы связаны с погоней за сенсациями бульварной печати. Возможно, все так и обстоит, но разве экипажу яхты от этого легче? Ведь никто не отрицает, что именно здесь гибнет судов больше, чем в каком-либо другом районе земного шара. Хорошо развеивать легенды, сидя на диване или находясь на борту огромного океанографического судна. А мы идем здесь ночью, и в любой момент я могу потрогать рукой эти таинственные воды. К мрачной известности добавляются сложные гидрометеорологические условия из-за теплых вод Гольфстрима, интенсивнейшее судоходство и ураганы. Потом, по возвращении домой, я просматривал кипу старых газет и обнаружил небольшую заметку. Оказывается, недели через три после нашего ухода с Бермуд, на острова обрушился жестокий ураган, один из сильнейших за всю историю. Разрушено множество зданий, погибли люди и суда. В бухте, где мы стояли, яхты выбросило на берег, часть затонула. И я скажу, что нам повезло в Сент-Джорджесе. И вообще везло так, как если бы на всем долгом пути к Нью-Йорку нам сопутствовал попутный ветер.
Окончание следует
Леонид Белевский / Фото автора
Возвращение в дождевой лес
Сквозь безбрежные болота северо-западной части Папуа — Новой Гвинеи, извиваясь, пробирается река Сеттик — бурная и норовистая. В половодье ее мутные коричневатые воды затопляют берега на полтора-два километра с обеих сторон. Но именно в половодье легче всего отыскать в буйном новогвинейском разнотравье узкую щель «барета» — судоходного только в это время года канала. Зеленая завеса над протокой надежно скрывает неторопливо тарахтящее новеньким подвесным мотором долбленое каноэ. Только цапли и бакланы внимательно следят за движением небольшой лодки, да пристраивается иногда в кильватер любопытный крокодил. Но вот последний изгиб барета остается за кормой — тут же разворачивается величественная перспектива озера Вагу. Закат начинает уже расцвечивать его спокойную гладь розовым, когда каноэ добирается до своей конечной цели — главной деревни небольшого народа бахинемо. Эди Бэккер, дочь американских миссионеров, после одиннадцати лет жизни в США возвращается домой.
Один из стереотипов материалистического воспитания — при слове «миссионер» мы сразу же представляем себе субъекта в сутане, благословляющего аутодафе — сожжение безвинных индейцев. Или, в лучшем случае, недалекого ханжу, насильственно одевающего голых детей природы в поношенную европейскую одежду, а они потом вымирают от простуд, вызванных вечно мокрой одеждой в сезон дождей, или от занесенных микробов кори и коклюша. Но между тем известны и другие примеры миссионерской деятельности — примеры искреннего желания проповедников помочь своим подопечным, примеры ревностного и честного служения Господу. Были среди миссионеров и свои мученики — чего стоит только история преподобного Жана де Бребефа. В 1649 году, в Канаде, этот иезуит вместе с несколькими другими священниками попал в плен к воинственным ирокезам. Индейцы не пожелали обращаться в истинную веру и подвергли Бребефа изощренным истязаниям. Но и под пытками миссионер не прекратил душеспасительных проповедей — даже засунутая ему в глотку горящая
Впрочем, чаще всего отношения между пастырем и туземной паствой складывались не в пример более удачно. Да и среди миссионеров фанатики типа де Бребефа всегда были в меньшинстве. Очень многие из тех, кто нес детям природы слово Божье, просто использовали средства церкви для того, чтобы беспрепятственно изучать жизнь отсталых племен и их привычную — чудовищно труднодоступную для европейца — среду обитания. Миссионеры — врачи, учителя, ученые — лечили аборигенов, составляли грамматику их языка, учили их детей, всеми силами старались подготовить туземцев к неизбежному контакту с западной цивилизацией.
Так и родители Эди Бэккер — Уэйн и Салли Дай — христиане, не принадлежавшие к какой-то определенной конфессии, были в первую очередь этнографами и антропологами, а потом уже миссионерами. Они прибыли на Новую Гвинею по направлению Института лингвистики с искренним желанием преподавать папуасам учение Иисуса таким образом, чтобы не лишить туземцев веры в значимость их собственной культуры и образа жизни. И познать ее, культуру, самим. Эди Бэккер — чьи путевые заметки, опубликованные по возвращении из Новой Гвинеи в журнале «Нэшнл джиогрэфик», и послужили отправной точкой при написании данного материала — с ностальгией вспоминает те времена, когда бегала босиком в юбочке из пальмовых листьев и говорила почти исключительно на языке бахинемо. Даже с папой и мамой. Она еще помнит морковный запах лиан, которыми ее подружки-папуаски увязывали собранный в лесу хворост, и аромат мягких красных стружек, летящих из-под топоров мужчин, строящих новое каноэ.
Одиннадцать лет прошло с тех пор, как Эди Бэккер покинула Папуа — Новую Гвинею, но она сразу вспомнила, что женщину, кинувшуюся ее обнимать, зовут Бахемна Вахиуи, что в детстве они вместе играли. И сразу заговорила на языке бахинемо.
Светлые детские воспоминания... На самом деле, к моменту приезда четы Дай в 1964 году в лес Гунпгтейна — один из наиболее хорошо сохранившихся влажных тропических лесов Папуа — Новой Гвинеи и традиционное место проживания бахинемо — дела туземцев шли далеко не лучшим образом. В то время Папуа — Новая Гвинея была еще подмандатной территорией Австралии, и австралийское правительство вело бескомпромиссную борьбу с межплеменными войнами, колдовством, каннибализмом и другими пережитками прошлого в жизни папуасов. Местные власти переселяли — зачастую с применением силы — племена поближе к рекам, основным путям сообщения в этой бездорожной стране, чтобы проще было уследить за жизнью аборигенов. Переселили к реке Сепик и бахинемо, хотя те и сами начали уже потихоньку отказываться от порочной практики братоубийственной вражды, заключив неофициальное соглашение о прекращении всех и всяческих войн в районе Гунпггейна. Может быть, власти искренне желали папуасам добра — вот только весь прирост населения, ожидавшийся поборниками мира, был сведен на нет малярией — редкой гостьей в племени в те дни, когда папуасы жили в верхнем лесу, вдали от топей и болот Сепика. Так, в середине 50-х годов, за восемь лет, предшествовавших приезду миссионеров, ни один из рожденных в деревне детей не пережил младенчества, умерли и многие взрослые бахинемо... Уэйн и Салли Дай помогли папуасам справиться и с малярией, и со многими другими инфекционными заболеваниями. Правда, не со всеми... И по сей день дети бахинемо продолжают умирать от коклюша. Хотя правительственная программа вакцинации и способствовала существенному снижению детской смертности среди папуасов, поставки лекарств остаются крайне нерегулярными. И безутешные матери продолжают хоронить своих младенцев в старых картонных коробках. Тем не менее определенный прогресс налицо — на территории бахинемо, вдвое превышающей по площади Москву без пригородов, обитает сегодня около 400 папуасов. Восемь первоначальных поселений — образовавшихся в 30-х годах нашего века, когда бахинемо для удобства меновой торговли с белыми людьми перешли к оседлому образу жизни, — срослись теперь в четыре большие деревни. Самая крупная среди них — Вагу, дом для 135 бахинемо. Впрочем, многие семьи до сих пор неделями пропадают в лесах, вооруженные луками с тетивой из волокон бамбука, охотясь на диких свиней и казуаров. Да еще непоседливая молодежь кочует от деревни к деревне — у бахинемо это называется «долгой ходьбой» — женясь, выходя замуж и заключая нехитрые экономические союзы.
А тогда, в 1964 году, племя вымирало, Уэйн и Салли Дай боролись с эпидемией один на один. И победили ее. Мало того — миссионеры внесли свой вклад и в культуру туземцев. Как только супруги Дай выучили язык бахинемо, они сразу же приступили к составлению словаря этого языка и переводу на него Нового завета. Письменности у папуасов, естественно, не было, да что там — не было у языка и своего названия. Да и вообще, жители леса Гунштейна никогда не утруждались поисками особого слова для обозначения себя как единого народа. Американские миссионеры помогли местным жителям подобрать их языку подобающее имя — папуасы назвали его «бахинемо», что дословно означает «наш разговор». Спросите теперь у любого обитателя леса Гунштейна, говорит ли он на бахинемо, и он ответит «да». Спросите у него, бахинемо ли он сам — и он вполне может ответить «нет» или «не знаю». Впрочем, папуасы снисходительно относятся ко всепоглощающей европейской потребности в организации и не сильно возражают против того, чтобы всех их называли одним и тем же именем.