Журнал "Вокруг Света" №5 за 1998 год
Шрифт:
— Я слышал, мариинские пароходы называли «голубчиками».
Так это местное название, — улыбается Крюков. — Пойдем, говорят, на голубчик! Он в систему заходит, буфет работает, пивом торгуют, водку на разлив, бутерброды.
— Просто как в ресторан садились?
— Да, тут вот — километр-два проедут, адальше 16-го, 17-го нашего далеко уже, так на 16-м стараются все заядлые уже нагрузиться и веселенькие обратно идут.
Да, вдвойне жаль, что нет сегодня голубчика. Последний автобус мой давно ушел. В светлых сумерках я шагаю по Девятинам, любуясь, как розовеют башни дальнего волгобалтовского шлюза, как спит на розовой воде «Метеор». Только в желудке у меня пусто. И ничего не
Пароходы, пароходы,
Пароходы, буксера!
Пароходские ребята
Целоваться мастера! —
... — и смеется, скрывая смущение, Антонина Кузьминична Даньшина. Голос не старится, а сама — до жил высохла, потемнело лицо. Только взгляд подслепших, темно-синих глаз упорен, как на снимках у той молодой Медведицы. Все ее звали так, все ей пришлось брать силой.
В тридцать втором было ей девять лет, когда увели отца — просто зажиточно жили. Она пошла в няньки. А в тридцать девятом, когда поступила на 22-й шлюз, то поставили ее в первый день «на верхнюю работу»:
— Вы представляете, — с замиранием вспоминает она, — надо открыть ворота. Я — никак не могу. Ну ни с места. Вахтенный, мужчина все-таки, приоткатал немножко, я взяла. У меня все трещало! Думала, все жилы лопнули, и руки потом очень долго болели.
А после подсказал он, что когда шлюз наполнится, то потом оттуда идет волна. Вот с нижних ворот — волна, и все глядишь, как она идет, тут нажмешь — легче открывается.
— А в основном женщины работали? — Все женщины! До войны были мужчины, но уже пожилые. А на войну их взяли, дак все женщины. А после войны мужчин-то уже и не было. А я считалась начальник вахты. На нашем шлюзе четыре ручки надо было катать, еще на пароме — паромный работник, и на плотине плотинный, там щиты поднимаешь... А во время войны, когда зенитки стояли у клуба на горе-то, — судно заходит, да как застреляют, у меня все убежат, а я одна, хочешь-не-хочешь...
— А зимой?
— Зимой мы ремонтом занимались — бревна тесали, тумбы перекапывали — бревна такие, метра два с половиной — новые ставили и крепили.
— И конную тягу вы застали?
— Дак и после войны ее гоняли, конную тягу. Ну, все вроде вам рассказала?
Оказывается, не все.
— «Механик Петров» шел, я на 23-м стояла. «Над рекой березки-елки» — песню пою. С 24-го судно вышло да все вертится и вертится, а там ведь маленькие расстояния. Потом я только сообразила, что сама виновата. Песню оборвала — он и заходит. Я на него — сами знаете, как. Зашвартовался: — Подождите минуточку, не давайте свистка. Опустился в кубрик, вынес мне, наверное, килограмма два песку, конфету и булку белого хлеба, — тут смеется Антонина Кузьминична. — Возьмите, возьмите! Как хорошо вы пели!
Солнце греет горницу сквозь тюлевые занавески, да на улице еще жарче. Астафьев поит меня кофе. Пожилой человек в очках, крепкий, с широкой грудью — и то, наверное, печать профессии: Георгий Николаевич — водолаз со старой Мариинки.
Застал он систему в последние ее годы, когда на Мариинку уже махнули рукой, и сколько раз было — нарочный ночью, и сборы, и катер, а под воду — на пять минут: на камешке махоньком застряла опавшая шлюзная половинка и елозит по полу. Другое дело, когда вышибали ворота — этого тоже было сколько угодно, пролетало судно сквозь шлюз и выходила вода, но тут уж — работа не одной водолазной станции и не на один день. А самое опасное было — на плотинах.
Плотины тогдашние закрывались щитами, каждый
— Приехали мы вдвоем на 17-ю, там междупольная загрузка делалась — глину закачивали под давлением, потому что вымывает ее, и надо было трубу переставить, фланец под водой открыть на конце и направить. Я все переделал, а меня потащило. Я сигнал дал, потряс два раза, воздержись, мол, — ответа никакого мне нет. Я дальше: «Выхожу» — три раза дергаю сигнал, дескать, вытаскивай меня! Никакого ответа.
— Как меня подтащило к отверстию-то, где фильтрация, — продолжает Астафьев с улыбкой, — то я понял. Шланги-то туда проскочили, и меня за ними спокойно тянет. Я руки расставил, и ушли у меня только ноги, а манишка водолазная, что на двенадцать болтов надевается, — не проходит полностью: я и остался. А телефона нет, и воздух я не травлю, да и не видно меня — наверху бегают, не знают, что со мной; в Вытегру уже звонят, чтобы помощь прислали. А пока — стали бить по щитам, чтобы фильтрацию устранить. И так меня бы расколотили надвое. Но одна судопропускная увидала. Да что вы, говорит, вон ноги водолаза в сливной части, ботинки с грузами светлыми, а вы бьете! Тут они щит приподняли, да я и полетел по сливному полу, о контрфорсную стойку меня ударило и сорвало шлем. Они сразу забивать щит стали, а меня понесло в рисберму, куда вода дальше сбегает, а в рисберму попал бы, там — все, груза на ногах такие, утонул бы. Но хорошо второй водолаз, молодой, с бычка прыгнул да и задержал меня. Так и спас...
Кофе выпит, я много узнал. Да и хозяину, похоже, приятно было повспоминать:
— На Мариинке вода была чистая, не муть, как на Волге-Балте. А когда вода чистая, то и работать-то — красота!
— Петрову мысль Мария свершила» — часто я слышал на Мариинской системе. А теперь вижу слова эти — на стройном гранитном обелиске, что высится, окруженный столбиками с цепями, а еще штакетником, у глубокой и, верно, непростой канавы на задворках деревни Петровское среди буйного одуванчикового цвета. «Благоговейте, сыны России», — написано на другой грани.
Достаю Петрашеня: «В красивой сухой местности стоит возле развалины старого шлюза исторический памятник, поставленный здесь знаменитым строителем Мариинской системы генералом Деволантом. Памятник-обелиск воздвигнут в честь Императора Петра Великого на том месте, где он отдыхал, осматривал предполагаемый водораздел будущей водной коммуникации и мимо которого, по поручению Царя, прошел с первой нивелировкой инженер Перри».
Легенда такая, что в 1711 году царь Петр сам приезжал и лично исследовал водораздел между Ковжей и Вытегрой, а здесь встречался с крестьянами. В 1811 году место опознал стопятнадцатилетний старец Пахом, которого привезли на телеге.
«Цепкая память старика, — читал я где-то, — сохранила многое». Читал я, правда, и писателя Кублицкого: будто бы не сохранилось отметок о такой поездке в регистрационных книгах, ведшихся при дворе Петра и отмечавших все деяния государя. Но оставлю сей спор серьезным исследователям. Мысль-то безусловно была.
А как ее свершила Мария? И какая Мария? Указ о начале строительства «вытегорского канала» издал в 1799 году император Павел I, но деньги дала его супруга Мария Федоровна: главно-начальствующая над воспитательными домами обеих столиц, она распорядилась взять из сохранной кассы петербургского дома, а Павел велел «принять заимообразно». «В ознаменование любви к отечеству, — гласит еще одна грань обелиска, — канал сей наименован Мариинским».