Журналист
Шрифт:
Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в его мозгу, и он, опустив голову, ответил Лене по-английски со специально подчеркиваемым арабским акцентом:
— Я не понимаю, что вы говорите, леди. Двигайтесь, двигайтесь!
У Лены затряслись губы, но она больше не стала ничего спрашивать и побежала вслед за Тамарой — та уже подбегала к углу дома, за которым укрывался Назрулло. Когда маленький таджик в палестинской форме и с двумя автоматами в руках вышел им навстречу, брюнетка снова завизжала. Ташкоров успокаивающе поднял ей навстречу руки и доброжелательно (насколько мог!) улыбнулся.
— Все хорошо, лейтенант Назралла, все хорошо… Сейчас быстро уходим отсюда. Кого-нибудь видел? — Обнорский перехватил у Ташкорова свой автомат и надел его за ремень на шею.
— Никого. Все тихо. Как… там?
— Оба готовы… Уходим, уходим, дорогой мой… Спасибо тебе…
Они перекинулись этими фразами по-арабски, стюардессы переводили взгляды с одного на другого, и по лицу Лены Обнорский понял, что ее уверенность относительно национальности того, кто ее спас, поколебалась…
Не оставляя девушкам времени для вопросов, ребята, толкая их перед собой, побежали в сторону Кратера…
Сначала Обнорский не очень представлял себе, куда он, собственно, поведет девушек — все случившееся у «Кресент-отеля» произошло слишком быстро, чтобы успеть принять какое-то решение. Мелькнула в голове у Андрея мысль отвести их к магазину «Самед» и попросить Сандибада помочь стюардессам, но после недолгих колебаний этот вариант был забракован: Сандибад обещал ждать его три дня (точнее, три вечера) еще до начала переворота, и никакой гарантии, что капитан сейчас в магазине, не было, а больше Обнорский там никого не знал… Возвращаться к посольству было тоже рискованно — судя по доносившимся со стороны Хур-Максара выстрелам, там шел серьезный бой. Оставалось одно — бежать к представительству ГКЭС, располагавшемуся неподалеку.
До особняка ГКЭС они добрались без особых приключений, если не считать того, что Тамара несколько раз чуть не падала на землю — силы оставляли ее, и под конец Назрулло (как отметил для себя Андрей, не без удовольствия) практически тащил крупную брюнетку. Лена за всю дорогу не проронила ни слова, лишь бросала на Обнорского взгляды, заставлявшие его чаще поправлять куфью на лице…
Метров за тридцать до двери советского представительства ребята остановились, и Андрей сказал девушкам на том же английском с арабским акцентом:
— Идите, леди. Там должны быть русские… И простите наших братьев… Палестинцы не все такие, как эти двое… Идите, леди. Мы подождем здесь, пока вы не зайдете…
Тамара побежала к особняку сразу, а Лена опять чуть задержалась. Она прижала руки к груди и умоляюще взглянула на Обнорского, спросив его на этот раз на английском:
— Прошу вас… Скажите, кто вы? Почему…
— Я палестинец, — глухо ответил ей Обнорский. — Идите, леди. Самое лучшее, что вы для нас можете сделать, это забыть нас.
— Но почему, почему?! — Лена все смотрела Андрею в глаза, выворачивая ему всю душу, и он не выдержал, отвел их, легко подтолкнул стюардессу в сторону дома ГКЭС, так легко, будто погладил по талии, и сказал вслед:
— Идите, леди, прошу вас… Вы… Вы очень
Лена побежала догонять уже лихорадочно колотившую в дверь Тамару. Несколько раз она оглядывалась, ловя взгляд Обнорского, неотрывно смотревшего ей вслед… Наконец дверь особняка приоткрылась, оттуда выглянул какой-то лысый мужик явно славянской внешности, он обалделыми глазами осмотрел обеих стюардесс и пропустил их внутрь дома…
Андрею показалось, что сил у него не осталось совсем, когда фигурка Лены исчезла за дверью. Но он заставил себя улыбнуться (страшная это была улыбочка — как звериный оскал) и сказал Ташкорову уже по-русски:
— Вот и все, Нази… Мы их не видели, нас ни здесь, ни у «Кресента» не было. Ходу, Нази, ходу…
…До Тарика они добрались лишь часам к двум дня, кружа и петляя по всему Адену — два раза им пришлось огибать очаги уличных боев. У нефтеперерабатывающего завода в Бурейке ребята попали под минометный обстрел, чуть позже они натолкнулись на большую толпу городских жителей — беженцев, пытавшихся выйти из горящего и стреляющего, сочащегося кровью Адена… Смешавшись с беженцами, они дошли до сожженной гостиницы Ахмеда «Вид на море», откуда до Тарика было рукой подать. Глядя на мертвые, оттененные черной копотью окна гостиницы, куда он еще совсем недавно бегал за выпивкой, Андрей поежился. Казалось, с тех счастливых времен прошло уже много лет. Если вообще все это было…
— Зайдем? — спросил у Назрулло Обнорский, кивая на гостиницу. Пожар, судя по всему, прошелся только по верхним ее этажам, Андрей надеялся, что в баре могло что-нибудь уцелеть.
Ташкоров молча кивнул, и они осторожно вошли внутрь отеля, привычно страхуя друг друга стволами.
…Некогда уютный бар был разгромлен «под ноль» — зеркала разбиты, столы перевернуты, стойка прострелена во многих местах. Кроме двух трупов в зале и одного за стойкой в баре, никого не было. Судя по тому, что запах мертвечины еще не набрал силу, покойники были достаточно свежими, возможно, ночными или даже утренними.
Андрей зашел за стойку и, хрустя битым стеклом, начал искать хоть одну уцелевшую бутылку. Ему повезло: полная литровая бутылка болгарской мастики закатилась за тумбу, и ее, видимо, не заметили те, кто «погулял» здесь до них. Не обращая никакого внимания на мертвых, ребята нашли пару целых стаканов и расплескали по ним мастику. Выпили без тостов и не чокаясь — о чем было говорить, за что чокаться? Алкоголь запили водой из уцелевшей фляги Назрулло, перелили туда же остатки мастики, выкурили по сигарете и вышли из бара…
Тарик, в который они, озираясь, вошли минут через тридцать, был пуст — таким безжизненным Андрей свой гарнизон еще не видел. Ребята дошли до кинотеатра и устало присели на скамейку.
— Нас же должны ждать? — Ташкоров смотрел на Андрея, как будто он мог знать что-то большее, чем Назрулло.
Обнорский равнодушно пожал плечами и вытянул гудевшие ноги. После пережитых страхов и выпитой мастики тянуло в сон… Хотелось выпить еще и забыться, спать, чтобы ничего не снилось… Но стоило Андрею закрыть глаза, как ему привиделись заваленные мертвецами улочки Адена — и он, дернувшись, поспешил стряхнуть с себя дремоту.