Жуткие истории
Шрифт:
Я написал это для антологии о зомби "Холодная Плоть" (Cold Flesh). Все началось как письменное упражнение, где кто-то вручает вашему главному герою бумажный пакет и говорит, не открывать его до полуночи. Я попытался придумать самое худшее, что может содержаться в бумажном пакете...
– Нет, спасибо.
Бродяга снова сунул мне пакет. Оберточная бумага с названием местного продуктового магазина, мятая, грязная, с которой капало что-то
– Возьми его.
Я попытался оттолкнуть его локтями; он был еще грязнее, чем пакет. Странно, что эти люди невидимы, пока один из них не окажется у тебя перед носом, от них разит мусором, запахом тела и мочой. Это то, что я получаю за то, что отказываюсь от такси и решаю немного размяться по дороге домой с работы.
– Возьми пакет, Джимми.
Я оттолкнул его на расстояние вытянутой руки, но то, что он назвал меня по имени, было похоже на пощечину.
– Как ты...?
– Ответ находится в пакете. Возьми его.
Я ухмыльнулся. Кто-то, кого я знал, должно быть, подтолкнул этого беднягу к этому. Может быть, Марки из бухгалтерии или мой двоюродный брат Эрни, который был единственным сорокалетним мужчиной во всем Чикаго, который все еще считал "веселые зуммеры"[7] забавными.
– Oтлично. Ты победил. Отдай мне пакет.
"Уличный торговец" улыбнулся, продемонстрировав мне взрыв коричневых зубов и крепленого вина. Я взял коричневый пакет, который оказался на удивление тяжелым, и полез в карман за мелочью.
– Не открывай его, пока не сядет солнце.
– Прошу прощения?
Он ушел, смешавшись с толпой на тротуарах в час пик, прежде чем я успел отдать ему его доллар.
Моим первым побуждением было открыть пакет прямо здесь и сейчас. Но повсюду были люди, и если это было от кузена Эрни, это, вероятно, было оскорбительно или даже незаконно. Старый добрый Эрни однажды прислал ко мне в офис шестидесятивосьмилетнюю стриптизершу, у которой "пирожки" свисали на уровне пупка и чей грандиозный финал включал в себя вытаскивание зубных протезов. Если эта мокрая, тяжелая штука в пакете была от Эрни, было бы лучше открыть его, когда я вернусь домой.
Дом находился на берегу озера, в высотном кондоминиуме с потрясающим видом, круглосуточным швейцаром и зеркалами в лифте. Не слишком убого для парня из Саут-Сайда, который раньше бросал пенни в переулках на обед. Деньги всегда были главным мотиватором моей жизни, а фондовый рынок был естественной эволюцией от подростковых игр в покер и фэнтезийных футбольных пулов.
Я справился нормально. Лучше, чем "быть в порядке". Достаточно, чтобы ходить в "Армани" и "Кристал". Я был в шорт-листе пятизвездочных ресторанов и спал с женщинами высокого социального положения, и дважды в год летал с мамой в Тоскану, чтобы она могла навестить родственников, которые все поклонялись мне, как богу.
Жизнь была прекрасна.
В моей квартире было холодно и пахло ванилью, какой-то дрянью, которую горничная разбрызгала вокруг после своего дневного визита. Я бросил пакет
Если все пойдет хорошо, Молли заняла бы девяносто седьмое место на поясе Джимми. Это девяносто семь заброшенных шайб из возможных двухсот двадцати. Я произвел подсчеты в своей голове.
– Забей сегодня вечером.
Чертовски впечатляюще для парня из Саут-Сайда. А что касается филдинга, то за всю мою карьеру у меня была только одна ошибка. Это был опыт, который я не хотел повторять.
Я побрился, снял пластик из химчистки со своего серого костюма и решил надеть запонки с бриллиантовыми гвоздиками. К тому времени, как я был одет и готов к пизденке, я совершенно забыла о дырявом бумажном пакете на моей барной стойке для завтрака.
Но когда я подошел к холодильнику за "Эвиан", он был там, примостившись на стойке, как старый уличный кот.
Я проверил свой "Булгари" - без четверти шесть. Бродяга предупредил меня, чтобы я не открывал его до захода солнца, но это прозвучало как глупая театральность, и у меня не было времени дурачиться. Медленно, осторожно я развернул верхнюю часть пакета и открыл его.
Вонь ударила меня, как удар молоточком. Гниющее мясо, замазанное чем-то антисептическим. Я случайно получил пощечину, у меня перехватило дыхание, и я отшатнулся назад.
Пакет шевельнулся.
Я прищурился, затаил дыхание. Что бы ни было в пакете, оно определенно было мертвым; запах был тому доказательством. Это должен был быть поток воздуха, или оседание содержимого, или...
Он снова пошевелился.
Мое сердце учащенно забилось, как в те пару раз, когда меня поймали на жульничестве в пятикарточном покере и вот-вот должны были избить. Пакет дернулся влево, затем вправо, затем опрокинулся на бок.
Сверху появился крошечный красный кулачок, раскрывающийся и шевелящий пятью миниатюрными пальчиками.
Я знал, что это было. Я знал, в глубине своей души.
Моя единственная ошибка.
Существо вскрикнуло, мягкое и влажное. Появилась выпуклая лысая голова, большие глаза эмбриона уставились на меня.
– Папа.
– О, Господи.
Он выбрался из сумки, волоча за собой две низкорослые ножки первого триместра беременности и слизистую синюю пуповину. Хотя он был покрыт слизью, я мог разглядеть большие шрамы, зигзагообразно пересекающие большую часть его тела. Шрамы, которые были зашиты уродливым швом Франкенштейна.
В его крошечной ручке была изогнутая иголка, за которой тянулась нитка.
– О, Боже милостивый.
– Не раньше темноты, папочка. Я еще не закончил, - игла вонзилась ему в плечо, заживляя рваную рану, нанесенную ножом абортера.
– Я хотел выглядеть красиво для тебя.