Жюльетта. Том II
Шрифт:
Приехав в Неаполь, мы арендовали великолепный особняк на набережной Кьянджа и, выдав себя за сестер, как советовал капитан, устроились с поистине королевским размахом. Целый месяц мы потратили на то, чтобы тщательно изучить мораль и образ жизни этой наполовину испанской нации, ее правительство, политику, искусство, ее отношения с другими народами Европы. После столь глубоких исследовании, мы сочли себя готовыми выйти в свет. Очень скоро наша слава, как женщин легкого поведения, распространилась по всему городу. Сам король выразил желание познакомиться с нами; что же касается его супруги, эта злобная женщина отнеслась к нам неблагосклонно. Достойная сестрица той шлюхи, что вышла замуж за Людовика VI, эта сварливая принцесса, по примеру остальных членов Австрийского царствующего дома, покорила сердце мужа для того лишь, чтобы властвовать над ним политически: не менее честолюбивая, чем Мария-Антуанетта, она думала не о супруге, а о троне. Фердинанд, недалекий и туповатый, словом, настоящий король, воображал,
Вскоре после первого визита в королевский дворец я получила записку от его величества, изложенную приблизительно таким витиеватым слогом:
«В прошлый раз перед Парисом предстали трое: Юнона, Паллада и Венера; Парис сделал свой выбор и предназначил яблоко вам. Приходите за ним завтра в Портичи, я буду один. Ваш отказ разочарует меня жестоко и не сделает вам чести. Итак, я жду вас».
Такое лаконичное и категоричное послание заслуживало столь же прямолинейного ответа, и я ограничилась обещанием быть вовремя. Когда посланец ушел, я поспешила сообщить добрую весть своим сестрицам. Мы с самого начала договорились изгнать малейшую тень подозрения из наших отношений, трезво смотреть на человеческие глупости, смеяться над ними и извлекать из них пользу, поэтому Олимпия и Клервиль посоветовали мне не упускать такого случая. Вырядившись, как самая настоящая богиня, достойная яблока, я вскочила в карету, запряженную шестеркой лошадей, которая за несколько минут домчала меня до ворот королевского замка, известного тем, что он построен на руинах Геракланума. Меня с таинственным видом провели по мрачным апартаментам, и я оказалась в будуаре, где в небрежной позе отдыхал король.
— Конечно, мой выбор вызвал бурю ревности? — поинтересовался этот дурак, говоривший по-французски с ужасным плебейским акцентом.
— Нет, сир, — отвечала я, — мои сестры одобрили ваш выбор, так же, как и я сама, и ничуть не огорчились тем, что не им оказана столь высокая честь.
— Клянусь короной, это очень странный ответ, — и Фердинанд уставился на меня с удивлением.
— Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.
— Но если эта правда неприятна?
— Вы полагаете, что короли не достойны слышать ее? Но почему, по какому праву надо оберегать их от голой правды? Потому что им так хочется?
— Просто она пугает их больше, нежели других.
— Ах вот как! В таком случае пусть ведут себя достойно и отбросят свою гордыню, которая заставляет их закабалять людей; тогда любовь к истине придет на смену страху.
— Однако, мадам, подобные речи…
— Они удивляют вас, Фердинанд, я вижу это. Вы, конечно, думали, что, ошалев от счастья, я приползу к вам на четвереньках, что буду пресмыкаться перед вами. Но знайте, я — француженка, и мой пол и моя национальность внушают мне отвращение к таким обычаям. Если я и согласилась на встречу, о которой вы просили, Фердинанд, так потому лишь, что считаю себя более способной, чем кто-либо другой, открыть вам глаза на ваши собственные интересы. Посему забудьте на время о фривольных удовольствиях, которые вы обыкновенно получаете от женщин, и выслушайте меня. Я хорошо знаю вас, еще лучше знаю ваше королевство и могу говорить с вами так, как никогда не осмелится ни один из ваших придворных.
Король потерял дар речи от изумления и весь обратился в слух.
— Друг мой, позвольте мне обойтись без этих ничего не значащих эпитетов и титулов, которые свидетельствуют лишь о пренебрежении к тому, кто их принимает, и о бесстыдной низости того, кто их произносит; итак, друг мой, я очень хорошо изучила вашу нацию и не нашла в ней того духа, который зовется национальным гением. Я думаю, мне удалось обнаружить причину столь удручающего положения. Ваш народ утратил свои корни; постоянные беды, злоключения и сменявшие друг друга иностранные завоеватели сделали его робким, безвольным и равнодушным, приучили к рабству, которое выдавило из него всю энергию и изменило его до неузнаваемости. Эта нация так долго искала освободителя и всякий раз, благодаря невероятной слепоте, находила очередного властителя. Вот великий урок для любого народа, стремящегося разорвать свои цепи: пусть на примере неаполитанцев все увидят, что путь к свободе — не в том, чтобы умолять деспотов, но в том, чтобы сбросить с трона тех, кто на нем восседает. Сколько чужестранных армий, сколько тиранов видели на своей земле неаполитанцы, но сами при этом оставались безвольными и нерешительными. И вот вместо доброго гения неаполитанцев путешественник видит их монарха. Кстати, имейте в виду, Фердинанд, что недостатки, которые я нахожу в вашей нации, относятся в большей мере к вам лично. Скажу еще одну вещь, которая, возможно, удивит вас: я считаю одной из главных причин бедности вашего народа выгодное положение страны и ее богатую природу; будь почва здесь менее плодородная, а климат более суровый, неаполитанцам пришлось бы проявить смекалку и предприимчивость, чтобы ответить на вызов враждебных природных сил. Вот почему эта прекрасная
Приехав в ваши благодатные края, я вместо королевства увидела вот этот город-болото, которое высасывает здоровье из нации и делает ее бедной. Знаете, что я увидела в вашей столице? Бросающееся в глаза показное великолепие и потрясающую нищету и безделье. С одной стороны, знать, которая живет в королевской роскоши, с другой — граждане, живущие хуже рабов. И повсюду вопиющее неравенство, которое хуже всякой отравы и которое невозможно искоренить, так как сам политический порядок построен на глубокой пропасти между классами. Куда ни кинешь взгляд, видишь людей, владеющих целыми провинциями, и нищих, не имеющих ни акра; между этими полюсами пустота, в результате все люди разобщены. Если бы, по крайней мере, богачи заслуживали уважение, но, увы, они вызывают во мне только жалость; они выставляют себя напоказ, не имея для этого никаких оснований; это — гордецы, гордящиеся своей неотесанностью, это — тираны без всякой культуры, щеголи без всякого вкуса, развратники, не имеющие никакого понятия об утонченности. На мой взгляд, все они напоминают ваш Везувий — множество красот, перед которыми хочется отшатнуться в ужасе. Все их способы выделиться сводятся к тому, чтобы подкармливать монастыри и содержать актрис, лошадей, лакеев и гончих псов.
Когда я узнала о том, что ваш народ отказался подчиниться трибуналу Инквизиции, я была приятно удивлена: хоть что-то они смогли сделать путного и полезного. Кстати, ваше духовенство обвиняют в том, что оно накопило огромные богатства. Но мне кажется, не стоит их осуждать за это: их жадность — под стать жадности властителей народа и до некоторой степени выравнивает чаши весов, разница заключается лишь в том, что последние швыряют деньги налево и направо, а первые складывают их в сундуки. Зато, когда придет время прибрать к рукам сокровища королевства, будет известно, где их искать [98] .
98
Это произошло с народами, которые, поддавшись безрассудному порыву, думали, будто уничтожают предрассудок, когда грабили его алтари. Что же получили они в результате? Другой предрассудок и нищую страну. Простофили! Они не видели, чья рука направляет их, и, полагая, что искореняют идолопоклонничество, сделались слепыми орудиями негодяев, которые ими руководили; бедняги думали, будто служат Разуму, а на деле были зажравшимися свиньями. Религиозные революции должны готовиться просвещенными людьми и заканчиваться не тогда, когда будут выброшены шутовские погремушки религии, а когда будет покончено с мошенниками, которые ими потрясают. (Прим. автора)
Итак, познакомившись поближе с вашей нацией, я увидела, что она состоит только из трех сословий, и все три либо совершенно бесполезны, либо обречены на нищету; народ, естественно, принадлежит к самому низшему, а первые два образуют священники и придворные. Один из главных недостатков, от которых страдает ваша маленькая империя, друг мой, состоит в том, что существует лишь одна власть, подчиняющая себе все остальное: король — это и есть государство, а министр — его правительство. В результате отсутствует дух соперничества, если не считать стремления к показному величию, тон которому задает сам монарх и его двор; ну скажите, что может быть пагубнее для другой страны?
Хотя Природа благоволит к вашим подданным, они живут в страшной нужде. Но не по своей лени, а по причине вашей политики, которая держит людей в зависимости и преграждает им путь к богатству; таким образом, от их болезней нет лекарств, и политическая система находится не в лучшем положении, чем гражданское правительство, ибо черпает силу в собственной слабости. Вы боитесь, Фердинанд, что люди узнают правду, ту правду, которую я говорю вам в лицо, поэтому вы изгоняете искусства и таланты из своего королевства. Вы страшитесь проницательности гения, поэтому поощряете невежество. Вы кормите народ опиумом, чтобы, одурманенный, он не чувствовал своих бед, виновником которых являетесь вы сами. Вот почему там, где вы царствуете, нет заведений, которые могли бы дать отечеству великих людей; знания не вознаграждаются, а коль скоро в мудрости нет ни чести, ни выгоды, никто не стремится к ней.
Я изучила ваши гражданские законы; они не плохие, но совершенно бессильные, следовательно, остаются только на бумаге. И что же мы видим в результате? Люди предпочитают прозябать в тени этих невыгодных установлений, нежели требовать их реформы, потому что боятся — и не без основания, — что реформа принесет еще большие беды, и все остается по-прежнему из года в год. Вернее, все идет вкривь и вкось; в государственной карьере привлекательности не более, чем в искусствах, стало быть, никто не стремится к общественной деятельности, а в качестве утешения или компенсации служат роскошь, фривольность, развлечения. Вот и получается, что вкус к тривиальным вещам заменяет стремление к великим делам, и время, которое следовало бы употребить на эти дела, растрачивается на пустяки, поэтому рано или поздно, как это не раз бывало, вы покоритесь любому врагу, который даст себе труд завоевать вас.