Жюли де Карнейян
Шрифт:
Даже не глянув на часы, она вернулась на кровать выкурить первую сигарету. Все подробности минувшего вечера возникали перед ней, от меланхолического обеда до спектакля в «Табарене», до встречи с Беатрис де Ла Рош-Таннуа, бывшей светской львицей, которая стала исполнительницей скетчей. «Третья в программе «Ба-Та-Клана»! Бедняжка Беатрис, она воображала, что светский скандал – это на всю жизнь. Мы все тогда пришли посмотреть дебют Беатрис в Казино. Только и убедились, что длинный нос Ла Рош-Таннуа под перьями и стразовой диадемой выглядит ещё неинтереснее, чем в городе, и больше про неё никто и не вспоминал…»
Движимая скукой, которую не могли разогнать дворцы из плоти, воздвигаемые
– Коко, шампанское госпоже де Ла Рош-Таннуа.
– Сейчас, сейчас, – отозвался Коко с почтительной фамильярностью.
– Ты одна, Беатрис?
– Да. Я здесь по делу. Встречаюсь с Сандрини после спектакля. Он обещал мне ангажемент в зимнем ревю.
– А ты… довольна?
– Счастлива. Если б я только знала, я бы от них сбежала на десять лет раньше, от этой шайки снобов!
– Зря потерянного времени не бывает, – немного жёстко заметила Жюли.
– А ты? Как отец, хорошо?
– Лучше не бывает, дорогая. Ещё тренирует нескольких кобыл у себя в Карнейяне.
– Кроме шуток, – сказал Коко Ватар, – у тебя есть отец?
Жюли глянула на него, не отвечая, и обменялась улыбкой с Беатрис.
– Ты мне никогда не рассказывала, – не унимался Коко, – что у тебя есть отец. Почему ты мне о нём не рассказывала?
– Не успела, – сказала Жюли.
Несколько подчёркнутым смехом она дала понять Беатрис, что отношения с Коко Ватаром – недавние и несерьёзные, и Беатрис, развеселившись, уткнулась большим носом в большой бокал.
– А как твоя мать? – спросила её Жюли.
– Вышла замуж, дорогая, исключительно мне назло. В семьдесят один год!
– Ну это уж… – сказал Коко Ватар. – Это невероятно.
– Коко, – сказала Жюли, – налей же ещё шампанского госпоже де Ла Рош-Таннуа. Но как же Володя, как он воспринял этот брак?
– Он? Хотел покончить с собой! Подумай, он уже тридцать лет был официально помолвлен с моей матерью!
– Господи! – сказал Коко Ватар. – Хотел покончить с собой из-за стар… из-за женщины, которой семьдесят один год? Мне это снится!
Обе женщины как будто его не слышали. Жюли отставила тарелку с сандвичами, облокотилась на стол и наклонилась к Беатрис, которая также придвинулась к ней.
– Ты видишься со своей сестрой Кастельбелюз? Беатрис выпрямилась, распахнул меха на декольтированной груди:
– С ней? Придёт же в голову! Она заняла вполне определённую позицию, когда я переменила образ жизни, настроила всю семью против меня…
Знаменитый длинный нос конфиденциально склонился:
– Но, должна тебе сказать, мой зять вёл себя очень хорошо. Он не стал им подпевать. Ему на руку известность, – шепнула Беатрис. – А кстати, расскажи, в каких ты отношениях с Эспиваном?
– Да всё в тех же! Мы друг друга обожаем – при условии, что не связаны браком. Не далее как сегодня я провела у его одра часа три, не меньше. Так что сама видишь.
– У него дома?
– У него дома, ясное дело, он же ещё не встаёт.
– Но, Жюли!.. А его жена что делала?
– Марианна? Это не мои проблемы. Что хотела, то и делала.
Близко посаженные глаза и длинный нос Беатрис выразили наконец изумление, выгоды которого Жюли так хорошо представила, что покраснела, рассмеялась и возликовала: «Она всему свету про это расскажет!»
– А правда, что Эспиван при смерти?
– Ты с ума сошла! Приступ аритмии, переутомление от парламентской деятельности…
– Ты же мне сама говорила, – перебил Коко Ватар, – что твой… что граф д'Эспиван в скверном положении…
– Спички, Коко… Спасибо.
– Я потому спрашиваю, –
– Кому ты это говоришь, дорогая! Да, никаких.
Они обменялись значительными взглядами, подогретыми шампанским. Но никакая алкогольная томность не брала этих крепких на выпивку женщин и не примешивалась к их дружелюбной настороженности.
– До тебя, конечно, доходили недавние слухи? Что Эспиван разводится?
– Я ещё и не то знаю, – промурлыкала Жюли. – Не то чтобы сразу развод, но прекращение супружеских отношений. Может оказаться, что Марианна серьёзно больна…
Беатрис разразилась лошадиным смехом.
– Серьёзная болезнь – это из тех обещаний, которые редко исполняются!
– Просто у меня предчувствие, – сказала Жюли.
– Но если ты не уверена, – сказал Коко, – зачем говоришь? Какой в этом смысл?
Жюли отодвинула в сторону бокал и пепельницу молодого человека и перегнулась через столик, наполовину накрыв его грудью. Её рукава касались обнажённых рук и браслетов Беатрис. Обе поддались потребности, которую на трезвую голову отрицали бы, проникнуть, как взломщики, в среду, покинутую ими с бесполезным треском. Они обменивались скандальными новостями, лживыми признаниями, сплетнями и похвальбами, которым верили только наполовину, датами и особенно именами, которыми сыпали, присовокупляя к ним убийственные эпитеты… Rinfor-zando [1] оркестра вернуло их к действительности.
1
Усиление звука (итал.).
– Дорогая! – воскликнула Беатрис, – ведь это финал. Апофеоз Женщины! Где же твой молодой человек?
– Наверное, в умывальной.
– Ты не обидишься? Я не хочу разминуться с Сандрини. Увидимся ещё?
– Я-то с радостью!
Оставшись одна, Жюли увидела, что свет тускнеет, а толпа теснится к выходу в ореоле стоящей столбом пыли. По её знаку подошёл бармен:
– Господин извиняется, что не смог дождаться госпожу. Он за всё уплатил.
– Прекрасно, – сказала Жюли.
Она дошла пешком до Сент-Огюстена. Ночная свежесть льнула к её плечам, к лицу, тёплые краски которого тонули в темноте. Она вдруг осознала своё одиночество, и сразу пропало удовольствие от пребывания на свежем воздухе, вкусной еды, обильных возлияний. «Ах, этот дурачок, который ушёл…» Полночь давно миновала, и она из экономии села в фиакр, в котором оплакала вперемешку участь обречённой старой лошади, бессознательное корыстолюбие Эспивана и неразговорчивость кучера, который отказался по дороге из восьмого в шестнадцатый округ поведать Жюли де Карнейян историю своей жизни.
Приняв ванну и приведя в должный вид лицо, она настроилась отдохнуть часок на застеленной кровати, но зазвонил телефон. Она побежала к нему нагишом, ругаясь сквозь зубы с напускным раздражением, и тут же сменила тон, узнав голос Люси Альбер.
– Это ты, душенька? Хорошо было вчера вечером? Ах, правда, это в субботу… Никак не запомню, когда суббота, что ты будешь делать…
Из большого зеркала прямо на неё смотрела высокая обнажённая женщина. Тело цвета чайной розы от золотисто-бежевой кудрявой головки до ступней, сухой бесплодный живот нерожавшей женщины, высоко посаженный красивый пупок, груди, в которых только строгий взгляд Жюли находил к чему придраться. «Уже чуточку ближе к медузе, чем к яблоку», – заключила она. До неё донеслись повторяющиеся пронзительные «алло! алло!», – и она заметила, что не слушает.