Жюстина, или Несчастья добродетели
Шрифт:
— О я их ненавижу всей душой! Я бы уничтожил их всех, без остатка, если бы небо ненадолго доверило бы мне свою молнию.
— Не понимаю, — проговорил д'Эстерваль, шаря своим языком во рту Жюстины, — как можно ненавидеть таких сладких, таких податливых созданий.
— А я вот хорошо это понимаю, — сказал Брессак, засовывая язык в рот ганимеду. — И понимаю, почему многие предпочитают свой пол.
— Разрази гром мою жопу, у вас встал член, друг мой, — сказала Доротея, — так не стесняйтесь, сношайте этого прелестного мальчика, только пусть он прочистит
— Гром и молния! — воскликнул Жернанд. — Да вы все пьяны после семи или восьми бутылок на каждого!
— Что до меня, — подал голос Брессак, ущипнув грудь Жюстины, отчего она вскрикнула, — то я, конечно, пьян… И вообще, дорогой дядюшка, я бы так хотел увидеть, как вы пускаете кровь вашей жене. Вы мне позволите в это время побаловаться с вашим седалищем?.. Ото, нашу Доротею, кажется, стошнило!
— Я напилась до чертиков, дорогой.
— Отлично, тогда сношайся, потаскуха, — сказал ее муж и громогласно пустил газы, — это тебя отрезвит.
— Мы чувствуем себя совершенно свободно в вашем обществе, дядя, — заметил Брессак.
— И правильно: никаких церемоний, друзья, я очень люблю это; когда вино кружит голову, надо пускать газы, испражняться, блевать; надо спускать сперму — это облегчает. Брессак, подержи-ка Доротею: ты видишь, что она сейчас упадет под натиском этого молодца.
— За какое же место ее держать, черт возьми? — проворчал Брессак. — Эта шлюха залита блевотиной и уже плавает в собственном дерьме.
— Ну и что? — вмешался Жернанд. — Пусть один из ганимедов вытрет все это, помоги ему, Жюстина. Спросите вашу жену д'Эстерваль, не желает ли она прилечь?
— Прилечь! Да чтоб я сдохла на месте! — отвечала Доротея. — Ну уж нет: я хочу сношаться! Теперь у меня ничего нет в желудке, и я готова продолжать.
— Позовите свою супругу, дядя, я вас умоляю, — простонал Брессак, — нам необходимо разнообразие; пусть Жюстина пойдет предупредить ее.
Пока исполнялось это распоряжение, наши злодеи, едва державшиеся на ногах, разминали свои члены, чтобы помчаться, закусив удила, к новым мерзостям.
Нет нужды описывать состояние несчастной графини, когда она узнала, что ее мучитель в сопровождении таких же мерзких развратников явится наслаждаться ее страданиями в столь неурочный час: она только что встала из-за стола.
— Милая девушка, — испуганно взглянула она на Жюстину, — они очень пьяные… и разъяренные?
— О да, мадам, они совсем потеряли голову.
— Великий Боже! Какие ужасы меня ожидают… Но вы не покинете меня во время этой жестокой сцены, вы будете рядом, не правда ли, мадемуазель?
— Ну конечно, если мне позволят.
— Да, да… А кто эти люди? Вы говорите, один из них — племянник графа, маркиз де Брессак? Да это же настоящее чудовище; я слышала о нем, говорят, он отравил свою мать… И господин де Жернанд дошел до того, что принимает у себя убийцу своей сестры! Какой кошмар, великий Боже! А другой, по вашим словам, — профессиональный убийца?
— Да, мадам, это кузен
— Ах, какой ужас! И вот этим злодеям мой муж хочет бросить меня на потеху! А кто эта женщина с ними?
— Супруга хозяина гостиницы, такая же злодейка, такая же развратная, как они.
О мадемуазель, значит, случается, что представительницы нашего пола забывают о нежности и благородстве и предаются мужским извращениям?
— Да будет вам известно, мадам, — ответила Жюстина, — что женщина, отказавшаяся от целомудрия и от чуткости, которые присущи нашему полу, скорее, чем мужчины, привыкают к пороку и невоздержанности и глубже ввязают в них.
— И вы полагаете, что господин де Жернанд допустит, чтобы я стала жертвой чудовищных наклонностей этого жуткого создания?
— Увы, я в этом не сомневаюсь, мадам. Не успела Жюстина произнести эти слова, как внизу послышался шум: пьяный хохот, площадная брань и богохульные ругательства предшествовали появлению веселой компании, и несколько слезинок оросили ресницы мадам де Жернанд, которая поняла, что пытки неизбежны.
Шумный кортеж состоял из мужа, четы д'Эстервалей, Брессака, шестерых самых красивых ганимедов, двух старых служанок и нашей несчастной Жюстины, которая, потрясенная предстоящими ужасами, дрожащая от страха самой сделаться жертвой, уверенная в том, что ничем не сможет помочь своей госпоже, желала только одного — оказаться как можно дальше от этого дома.
Все церемонии, о которых мы расскажем подробно, соблюдались неукоснительно при каждом визите жестокосердного хозяина, менялись лишь детали в зависимости от количества гостей, присутствующих на оргиях.
Графиня в накинутой на плечи прозрачной греческой тунике опустилась на колени, увидев супруга, и наши распутники с удовольствием рассматривали ее в таком униженном положении.
— М-да, дядюшка, — произнес Брессак, пошатываясь, — а у вас очаровательная жена… — Потом заплетающимся языком продолжал: — Вы позволите, дорогая тетушка, смиренно приветствовать вас? Я искренне сочувствую вашей столь незавидной участи, должно быть, мой досточтимый дядя имеет веские причины обращаться с вами таким образом, так как он — самый справедливый человек на свете.
Тут заговорила мадам д'Эстерваль, справившись с внезапным приступом икоты:
— Я уверена, что госпожа графиня жестоко оскорбила своего уважаемого супруга, иначе просто невозможно, чтобы такой гуманный человек, такой любезный, такой мягкий, потребовал от дамы таких вещей.
— А вот я понял, в чем здесь дело, — сказал д'Эстерваль, — это свидетельство обожания со стороны нашей хозяйки: она демонстрирует супругу свое высшее почтение.
— Друзья, — торжественно заявил Жернанд, — надеюсь, вы не возражаете, если она окажет почтение вашим ягодицам, и прошу вас представить ей названное божество, чтобы графиня могла воскурить ему фимиам.