Жюстина, или Несчастья добродетели
Шрифт:
Скроем эти новые оргии от уставших уже глаз нашего читателя, ибо нам предстоит еще поведать немало ужасов, заметим лишь, что то была кровавая сцена, что графине и Жюстине пришлось также послужить мишенями жестокости и что маленький очаровательный ганимед скончался через четыре часа, потеряв всю свою кровь [53] .
«Куда я попала? — спрашивала себя Жюстина спустя две недели. — какую услугу оказал мне Брессак, приведя меня в этот дом? Чудовище! Он прекрасно знал, что увеличивает мои несчастья, иначе не стал бы делать этого. Вот так, раздираемая угрызениями совести оттого, что ей приходится жить в лоне порока, и отчаянием оттого, что она не может вырвать из него свою хозяйку, бедная девушка мучилась и напрягала весь свой ум, пытаясь найти какой-нибудь выход, и ничего не находила, чтобы избавить и себя и графиню от стольких злоключений
53
Разумеется, нетрудно набросить покров на некоторые эпизоды, но сколько жадных и ненасытных читателей желают узнать всю правду! Хотя, видит Бог, если удовлетворять постоянно их любопытство, что останется делать их воображению (Прим. автора.)
— Ах, Жюстина, ты еще увидишь новых гостей в этом замке, — сказала ей однажды мадам де Жернанд, которая наконец поняла, что добрая служанка достойна ее доверия.
— Кого же, мадам?
— Господина де Верней, еще одного дядю Брессака, твоего мучителя, брата моего мужа; он приезжает сюда два раза в год вместе с женой, сыном и дочерью.
— Тем лучше, мадам, — ответила простодушная Жюстина, — по крайней мере вас оставят в покое на это время.
— В покое? Ах, милая девочка, да меня будут истязать в тысячу раз сильнее! Эти визиты приносят мне неисчислимые страдания, все мои беды возрастают многократно, и в это время нет на свете человека, который мучился бы более жестоко, чем я. — Послушай меня, Жюстина, я открою твоим глазам жуткие тайны, которые подвергнут тебя в дрожь.
Господин де Верней, дорогая, более распутен, чем его брат, более необуздан, бесстыден и жесток; это сущий зверь, который не знает предела своим диким страстям и который, на мой взгляд, уничтожил бы весь мир, если бы счел это полезным для своих мерзких удовольствий. Ему сорок пять лет, как ты понимаешь, он младше брата, не так огромен, как он, но более злобен, силен и выглядит еще ужаснее… Это настоящий сатир, да, Жюстина, жестокий сатир во всех смыслах… Все, что ты видела гнусного, девочка, доведено в нем до гигантских размеров: как будто природа хотела компенсировать то, чего она не додала его брату; помимо всего, он ненасытен и может замучить до смерти десяток женщин. Его жена, которой тридцать два года, — одно из самых прекрасных созданий на свете; у нее длинные каштановые волосы, гибкая роскошная фигура, напоминающая Венеру, чистые и добрые глаза, исполненные неописуемой нежности, красивый рот, крепкое тело ослепительной белизны — одним словом, это образец совершенства. Но ей бы следовало иметь более сильный характер, чтобы выносить, как она делает уже восемнадцать лет, необычные и нечеловеческие прихоти своего отвратительного супруга, который истязает ее ежедневно.
— О мадам, неужели есть на земле существо, более жестокое, чем господин де Жернанд?
— Ты сама увидишь, Жюстина, пока же приготовься к этому ужасному сюрпризу. Дай мне закончить рассказ о людях, которые скоро прибудут. Виктору, сыну господина де Верней, семнадцать лет, он — копия своей матери; невозможно найти юношу, более красивого, деликатного и очаровательного, я знаю только одно существо, способное соперничать с ним в красоте… его сестру Сесилию, ей четырнадцать лет, можно с уверенностью сказать, что сами боги создали ее собственными руками, чтобы дать людям представление о своем могуществе: никогда не встречалось более стройной фигурки, более кроткого и одновременно выразительного личика, более красивых волос и зубов, короче говоря, не будь ее матери, Сесилия считалась бы самым прекрасным украшением нашего мира. Так вот, Жюстина, и эти женщина и двое ее прекрасных детей, рожденных ею от супруга, каждый день служат жертвами жестокой похоти этого монстра… Впрочем, наверное, меньше страдает Виктор, так как яд отцовского примера уж изъявил его душу.
— О небо! Вы меня пугаете… Чтобы отец развращал своих детей… Но стоит ли удивляться таким ужасам мне, — продолжала Жюстина, — мне, которая видела их предостаточно!
— Но эти должны превзойти все, что ты видела. Этот злодей не довольствуется простым кровосмешением, он позволяет себе чудовищные вещи…
— Что же он делает?
— Он выбирает очаровательнейших детей обоего пола из самых богатых и знатных семейств и бросает их в жертву своей похоти. Ему помогают в этом ловкость и деньги, и он настолько требователен в отношении возраста, что если предлагаемый ему предмет хотя бы на один месяц старше семи лет, он его тут же отвергает; ты сама понимаешь, Жюстина, что творит это чудовище с бедными детьми. Более половины расстаются с жизнью, и эти трагические последствия питают ненасытное сластолюбие злодея: я слышала, что он не может дойти до
Наша сострадательная сирота, придя в ужас от всего услышанного, как и следовало ожидать, на следующий же день обратилась к маркизу де Брессаку.
— Сударь, — встревоженно заговорила она, — я случайно узнала, что моей бедной госпоже грозит большая беда; вы в курсе предстоящего события и можете ли его предупредить?
— Я знаю об этом, — спокойно ответил Брессак, — речь идет о моем дяде, таком же брате моей матери, как Жернанд, которого я не видел ни разу, но много наслышан о его любезности и уме.
— О сударь, эти умные мужчины гораздо опаснее, чем остальные… Они красиво рассуждают о своих извращениях и предаются им без угрызений совести, с ними невозможно иметь дело… Вас соберется четверо злодеев в этом замке, четверо самых отъявленных злодеев, и я представляю, что здесь будет твориться.
— Очень на это надеюсь, — подтвердил Брессак. — Нет ничего сладостнее, чем встретиться с друзьями, которые имеют столько общего с вами: можно поведать им свои мысли, свои желания, которые еще сильнее разгораются от того, что вы узнаете нового для себя, можно соперничать друг с другом в изощренности, вдохновлять друг друга, и результаты таких встреч восхитительны.
— Они будут фатальными для моей бедной госпожи.
— Подумай, Жюстина, что для тебя это ничтожество? Когда ты перестанешь быть игрушкой твоего глупого сердца? А если вдруг окажется, что моей тетке будет грозить серьезная опасность, уж не собираешься ли ты, как это было в случае с моей матерью, рисковать своей жизнью ради нее? Полноте, девочка, откажись по доброй воле от своего добролюбия, вернее от своей глупости, которая так часто тебя подводила! Будь эгоистичной и, следовательно, мудрой, заботься только о себе, прекрати умножать без конца свои горести, взваливая на свои плечи чужие беды. Что значит для тебя жизнь или смерть женщины, к которой тебя поставили в услужение? Что вас объединяет? Неужели ты настолько простодушна, что придумываешь всякие призрачные узы, которые всегда приводят тебя к несчастью? Погаси свою душу, Жюстина, бери пример с нас, постарайся обратить в удовольствие все, что тревожит твое сердце. Когда ты, подобно нам, достигнешь вершин стоицизма, ты почувствуешь, как из этой апатии рождаются тысячи неведомых наслаждений, бесконечно более восхитительных, нежели те, которые ты находила в своей чудовищно нелепой чувствительности. Неужели ты думаешь, что в детстве я не имел такого же сердца, как у тебя? Но я раздавил его порывы и в обретенной таким образом сладострастной твердости нашел источник множества новых удовольствий, ради которых стоило отказаться от прежних заблуждений.
— Ах, сударь, я знаю, до чего доходят люди, заглушившие в себе голос совести.
— Это-как раз то, что тебе нужно: только так можно познать истинное наслаждение, я сам стал счастливым человеком лишь тогда, когда научился хладнокровно творить любые злодеяния. Пока моя душа, пребывая в пеленках, понемногу прислушивалась к тому властному голосу, который ныне звучит во мне, я тоже страдал от ее неуместных движений, и ее часто волновали глупые угрызения. Но я боролся, я построил принципы из своих заблуждений и только после этого узнал счастье. Из своей души можно сделать все, что угодно: рычаги философии подвигают ее к нужному состоянию, и то, что внушало нам ужас в детстве, в зрелом возрасте становится объектом наивысших удовольствий.
— Как, сударь! Вы хотите уверить меня, что никогда не раскаиваетесь в ужасном убийстве собственной матери, которое совершили на моих глазах?
— Имей я десять матерей, я бы всех их уничтожил таким же образом. Нет, Жюстина, то преступление — еще не предел возможностей моей души: требуется много других, более выдающихся, чтобы вознести ее на должную высоту. А теперь насчет твоих опасений: не вздумай сообщить их Жернанду, его гранитное сердце глухо к порывам чувствительности, и ты можешь жестоко поплатиться. Когда приедет Верней, будь с ним умницей — нежной, предупредительной, покорной, — спрячь подальше твои глупые порывы. Я представлю ему тебя в выгодном свете, и, быть может, это знакомство будет тебе полезным.